Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс. - [15]

— Я все думаю, — вдруг произнесла Мириам, — каковы твои намерения.

— Мои намерения?

— Я премного польщена статусом твоей второй жены, но мы не в Африке, ты сам частенько мне об этом напоминаешь.

Я вспомнил слова Виаля, и она увидела меня в положении обороняющегося, что усилило ее гнев.

— Ты утверждаешь, что любишь меня… меня одну. В таком случае что ты собираешься делать? Сегодня, знаешь ли, на фаворитках женятся.

— Ты хочешь, чтобы..?

— А почему бы нет? В конце концов, мне надоело быть той, которую навещают украдкой, два часа в день, ни в коем случае не больше — а то, не дай Бог, та, другая, узнает. Пусть и она немного помучается! Милый мой Франсуа, ты хочешь все взять, ничего не отдав. Ты словно дитя. Сожалею, но я так больше не играю.

Ньетэ, встревоженная, уселась, полагая, что Мириам сердится на нее. Я же пытался сдерживаться, но она попала в самую уязвимую точку. Я был не прав. Я проиграл еще до схватки и потому был полон решимости причинить ей боль. Все же я попытался найти доводы.

— Неужели ты думаешь, что я все не взвесил? — сказал я. — К счастью, я вижу дальше, чем ты. Прежде всего, у меня не так много денег. А потом, куда я, по-твоему, перееду?..

— Франция, Франция! Что я тут забыла? Мы поедем в Браззавиль, вот и все. Уверяю, там для тебя найдется работа. А если ее будет слишком много, я помогу тебе. Я знаю кое-что, научу и тебя. Африке есть еще чем тебя удивить.

— Но деньги?

— А это что?

Мириам обвела рукой развешанные по стенам картины.

— Это стоит дорого, — заявила она. — Возможно, я буду зарабатывать больше тебя.

— Нет, — сказал я. — Мой ответ: нет.

Я ждал взрыва. Но наступила, напротив, жуткая тишина.

— Хорошо, — произнесла наконец Мириам. — Как пожелаешь. Но предупреждаю тебя…

Я перебил ее. Голос у меня, несмотря на все мои усилия, вибрировал.

— Это я тебя предупреждаю. Разводиться я не буду. Тебя потянуло ко мне, меня — к тебе… Это касается только нас двоих. Это наше частное дело, и я не понимаю, почему я…

— Франсуа!

Она выкрикнула мое имя. Глаза ее наполнились слезами — так порез наполняется кровью.

— Прости… — пробормотал я. — Я люблю тебя, Мириам. Но пойми: я не свободен. Меня держит все: профессия, этот край…

— Жена.

— Да. Элиана тоже. Дай мне время, хорошо?.. И не говори больше так часто о ней. Оставь ее в покое… Мало-помалу я во всем этом разберусь. Я человек привычек. Меня не надо торопить. Договорились, Мириам?

Я протянул ей руку. Она положила в нее свою ладонь, но я чувствовал, что гнев в ней бушует по-прежнему. Мы побыли так некоторое время, словно противники, подписавшие перемирие. Вернется ли когда-нибудь мир? В этот день я пробыл у Мириам дольше обычного, всматриваясь в ее лицо. Оно оставалось непроницаемым, как маска. Я уехал в подавленном настроении, и меня едва не остановило море. Последние метров сто я ехал в воде по самый картер. Вконец измотанный, я вышел из машины и сел на песчаную дюну, прерывисто дыша, словно пересек Гуа вприпрыжку. Дорога исчезла, а с нею порвалась и нить, что связывала меня с островом. Мне захотелось, чтобы море никогда больше не отступало, чтобы нас с Мириам навсегда разделило это бурное течение, в которое пикировали за добычей чайки. Я откинулся на спину и, глядя в небо, попытался представить себе жизнь с Мириам: несколько месяцев любви и ссор, а потом она от меня устанет… А жизнь с Элианой? Годы и годы молчания!.. Выбор примерно как между морем и болотом. Я поднялся: впереди прилив отдалил горизонт, позади плоская равнина зелеными и голубыми лоскутами простиралась до далеких колоколен высотой с палец. Совсем близко возвышался мой дом. Чересчур большие для меня силы тянули меня с той и с другой стороны. Мириам права. Я всего лишь заблудившийся ребенок, которому страшно.

IV

На этот раз мне хватило стойкости, чтобы не поддаться искушению. Или же недостало мужества выслушивать ее упреки. А может быть, я просто устал от этих вылазок на остров. В общем-то, какая разница. Когда я возвращаюсь к тем событиям, мне кажется, что дня три-четыре я провел в каком-то оцепенении. На моем участке объявился ящур, и работа не оставляла мне времени для раздумий. Я возвращался домой только перекусить, иногда стоя, и поспать, мгновенно проваливаясь в забытье и выныривая из него. Образ Мириам посещал меня лишь изредка. Я тотчас прогонял его, твердо решив не уступать. Как-то она отреагирует? Осмелится ли написать? Конечно же, нет. Но если она гордячка, то и я гордец не меньший. Она наверняка найдет способ, не уронив собственного достоинства, пощадить мое самолюбие; скорее всего, передаст через Мильсана, водителя автобуса, что Ньетэ нездоровится. Я был уверен, что кризис разрешится именно так. Вот почему я каждый день, прежде чем отравиться в табачную лавочку Бовуара, изучал автобусное расписание. В лавке я покупал пачку сигарет и газету, что давало мне возможность дождаться приезда Мильсана. Он был предельно точен, так что я никогда не терял больше пяти минут. Я медленно шел вдоль автобуса, уткнувшись в газету и дожидаясь, чтобы шофер позвал меня. Но нет. Я с облегчением уходил. Еще день передышки. В четверг я ощутил некоторое беспокойство: уж скоро неделя, как мы упорствуем в молчании. На душе у меня заскребли кошки. Мириам не из тех, кто легко смиряется. Должно быть, она что-то готовит. Но что? Я знал: тот из нас, кто дрогнет первым, будет вынужден принять условия другого. Так что о капитуляции не может быть и речи. В субботу я поехал в Нант — как всегда один. Распорядок оставался неизменным: утром — покупки, в полдень — обед в каком-нибудь ресторанчике в центре, затем — кино, неважно какое. Выбирал я по афишам. Я предпочитал вестерны. Однако в ту субботу мне не хотелось забираться в кинозал. По правде говоря, мне ничего не хотелось. Я прогулялся в окрестностях площади Коммерции, сожалея о той поре, когда я был человеком без затей и без проблем. В витрине книжной лавки я увидел книгу и от нечего делать купил ее: «Неведомая Африка». Я не особенно люблю читать, но тут меня привлекло название. И еще — иллюстрация на обложке, на которой был изображен тотем — черный, узловатый, вырезанный так грубо, словно его вытесали из камня, и вместе с тем, если можно так выразиться, ужасающе активный. Вот к чему привязана Мириам! Моя решимость противостоять ей от этого только усилилась. Я привожу сейчас все эти подробности, потому что с расстояния, уже после того, что произошло, перегруппированные и выстроенные заново в ретроспективе, они приобретают поразительное значение, как если бы чья-то таинственная воля расставила их, чтобы высветить драму. Я бросил книжку на переднее сиденье своей малолитражки и открыл ее лишь гораздо позже. Увы, слишком поздно! Мне вдруг стал противен город, царящее в нем радостное оживление. Часы на Королевской площади показывали начало пятого. Что это было, предчувствие? Кто знает? Я внезапно решил вернуться. Впрочем, я не собираюсь опережать события. Я не испытывал никакого беспокойства. Напротив, я пообещал себе, что буду ехать медленно, чтобы вдосталь насладиться солнышком, предвещавшим лето. Прогулка и впрямь вышла необычайно приятной. Я, как нередко бывало, стал сторонним наблюдателем, взволнованным и лишенным иллюзий. Я без гнева думал о Мириам. Приключение было дивным. Благодаря ему и мне досталась моя доля безумств. Теперь я стал взрослым. Я напишу Мириам, объясню ей все это как можно доходчивей. Но в этих размышлениях при всем их благоразумии был привкус слез.