Бронепоезд «Гандзя» - [15]

Не знаю, какие успехи делали в своем вагоне пулеметчики, только за них, видно, командир был спокоен: он побывал там всего один раз и больше уже не ходил. Но у нас в вагоне дело не клеилось. Из всех пятерых наших «артиллеристов», отобранных командиром, только один каменотес и разбирался в пушке — остальные ведь впервые очутились перед этой махиной. А тут еще и времени в обрез, и этот гнетущий свист, и грохот обстрела…

Богуш выходил из себя.

— Замковый! — кричал он, топая ногами. — Где у вас стопор курка? Опять не в боевом положении? Третий номер… да ты, стриженая голова, ты третий номер! — вдалбливал он совсем ошалевшему племяннику каменотеса. — Как подаешь снаряд? Где правая рука у тебя, где левая? Сено-солому к рукам привяжу!… Четвертый номер! Пятый!

Пятым был матрос. Он уже начинал злиться и отвечал Богушу петушиным голосом: «Так точно-с! Никак нет-с!»

— Ну знаете, товарищи… — сказал наконец Богуш. Он отошел, достал платок и дрожащей рукой обтер шею и лоб. — Я, конечно, поведу вас в бой, но только имейте в виду…

Он вдруг выбежал на середину вагона, топнул ногой и начал сыпать без передышки:

— Орудие к бою! По краю деревни! Шрапнелью… Заряд номер два! Отражатель ноль! Угломер двадцать семь — семьдесят! Наводить на колокольню! Прицел сто!… Трубка девять-девять!…

Он сунул руки за спину и с усмешкой посмотрел на одного, на другого.

— Слышали артиллерийскую команду? Поняли?

Все молчали, оглушенные потоком незнакомых слов, и только растерянно переглядывались.

— Поняли. А чего ж тут не понять? — осклабясь проговорил каменотес. Он во всем поддакивал командиру.

— Ни черта не поняли! — сказал матрос и злобно сплюнул. — На позицию надо выходить. Нечего тут канителиться. С отражателем или без отражателя, а надо белых бить…

— Правильно, — сказал я.

Богуш обернулся:

— Что-с?

— Я говорю, что самое правильное…

— А я вас не спрашиваю!

Лицо его вдруг покрылось краской.

— Дисциплины не знаете… — заговорил он, понижая голос, чтобы не услышали другие. — Политотдельщик… стыдно!

Вдруг он уставился на мой мешок:

— А это что такое?

Я объяснил:

— Подрывное имущество.

— То есть что значит — подрывное имущество? Динамит?

— Есть и динамит, — сказал я.

— Так вы что же!… — вдруг закричал он, обернувшись к артиллеристам. Вы нас всех в воздух пустить хотите?… Шальная пуля, осколок — и кончено?! Всему поезду конец!

Артиллеристы нахмурились, глядели на меня исподлобья.

Тьфу ты черт!… Меня даже в пот ударило. Динамит ведь и вправду может от пули взорваться, такое проклятое вещество. Как у меня это из головы вылетело.

Я топтался, передвигая мешок с места на место, не зная, куда его упрятать.

— В задний вагон! — коротко распорядился Богуш.

Он подозвал матроса:

— А вы поможете ему нести.

Мы с матросом спустились на землю.

Я кинул в досаде мешок.

— Вот черт!… Дураком, олухом каким-то меня выставил — перед всей командой!

Матрос ничего не ответил и взял мешок за ушко.

Я подхватил мешок с другой стороны, и мы зашагали с матросом в ногу.

— Он и нас всех дураками выставляет, — сказал матрос как бы про себя. Сам-то не слишком ли умен… Ну посмотрим!

В молчании прошли мы мимо красных колес паровоза, будки с подножкой, зеленого тендера. А вот за паровозом и зеленый вагон, без дверей, без окон, глухой, как шкатулка. Из бойницы глядит пулемет.

— Впустите-ка, товарищи! — крикнул я в бойницу. — Где тут вход у вас?

В бойнице, за пулеметом, мелькнула нога в сапоге, потом в отверстии показались нос и прищуренный глаз.

— Чего надо? Пароль!

Но не успел я ответить, как звякнули буфера, и вагон поехал мимо меня. Поезд тронулся. С глухим рокотом паровоз выбросил тучу дыма и прибавил ходу.

— Стой! Машинист! Остановись!

Я бежал рядом с вагоном, уцепившись за край бойницы. Кричал и матрос, но машинист нас не слышал.

— Прыгай на буфера, живо, эй!… — закричали из бойницы.

Мы с матросом рванулись вперед, обогнали броневой вагон и забросили мешок на буфер. Придерживая мешок рукой, я вскочил на буфера сам и стал обшаривать стену вагона. Беда — на броневой стене не за что и уцепиться… Но тут неожиданно открылась потайная дверца, и несколько дружных рук втянули меня вместе с мешком внутрь вагона.

— Федорчук, залезай! — крикнул я. Поискал глазами матроса, а он вон уже где: бежит чуть ли не впереди поезда! — Ну, ну, цепляйся за лесенку, не промахнись… — Гоп, ловко прыгнул к артиллеристам!

Я убрал голову в вагон, и за мной медленно закрылась дверца, тяжелая, как у несгораемой кассы.

Стало темно. Осторожно, чтобы не удариться головой, я распрямился. Гляжу, а наверху, под самым потолком, красноармеец, как чижик на жердочке, и над ним, будто огромная шапка, круглая пулеметная башня.

Красноармеец сидел на подвесном железном стуле и поворачивал обеими руками штурвал. От этого и вся башня медленно поворачивалась вместе с красноармейцем.

Я осмотрелся. В вагоне было совсем уже не так темно, как показалось мне в первую минуту.

Броневые стены… такой же пол… броневой потолок… Вот это вагон! Не то что наш с пушкой, ветром накрытый.

Внизу, по бортам, как окошки в подполье, светились бойницы. Их было шесть, но только в двух стояли пулеметы: пулемет с правого борта и пулемет с левого. Красноармейцы, сидя на полу, разбирали ленты и готовились к стрельбе.