Бремя: История Одной Души - [58]

Шрифт
Интервал

Единственное желание, мучившее его все последние месяцы, было наконец утолено, но не чувствовал он прежней (какое всегда чувствовал в таких случаях) надменной сытости и удовлетворения в смеси с неопределенным сожалением и легким отвращением к жертве, не чувствовал ничего даже похожего на превосходство и победу, но один только необъяснимый страх потерять ту, которую так долго искал, страх оскорбить, обидеть, разочаровать, и, охваченный этим странным страхом, он опускался ниже и ниже, к ногам ее и целовал их, шепча бессвязно: «Прости, прости, прости…». Она же только прижимала ладони к воспаленному, сокрушенному своему лицу и ничего не отвечала.

* * *

«Что же теперь будет?» — думала Несса, когда Андрей ушел, взяв с нее обещание встретиться завтра. — Что будет теперь с ее мужем? Да и который из них ее настоящий муж? И где сама она, настоящая?».

Она понимала, что запуталась окончательно, и стыд, лихорадочный и внезапный, как ангинная температура, поднимался в ней до корней волос. «Я погибла, погибла... — говорила она себе. — Господи, если Ты есть, помоги мне».

Ванесса не открыла штор, пропустила звонок Артура, просто не подошла к трубке, и пролежала в кровати весь почти день, не в силах подняться и, чувствуя, как сквозь щели окон проступал душный день: душил тяжелый, сырой нью-йоркский воздух, душила свинцовая кольчуга измены.

А к вечеру вернулся из поездки Артур, вошел, похудевший, с запавшими глазами, с красными гвоздиками и, переполненный любовью и ожиданием, не ведая о ее падении, опускался перед ней, падшей, на колени и волновался, и радовался, повторяя: «Наконец-то, наконец-то, я с тобой».


Глава 19Воля вольная

Некая сила тащит меня. Я не сама иду, но что-то, овладевшее мною, заманивает и ведет, куда не хочется идти. Что это за сила? Может, она, не что иное, как злополучная воля моя, тянущая во мрак? Какие бы предостережения ни вставали на пути, она переступит через них и, отыскав любую лазейку, любое оправдание, продолжит свое темное действо. Даже если все плоды в саду будут прекрасны и полезны, потянется к одному единственному, запретному, пусть таящему в себе зло, только из-за ненасытного своего хотения, непреодолимого, бессмысленного духа противоречия. В мятеже не свершаются судьбы, в нем совершаются трагедии. Закупоренный в тесном мирке тщеславный разум мешает мне увидеть, что всюду и всегда — одна только Всевышнего воля.

* * *

Андрей снял квартиру на Брайтоне, в Russian town, рядом с океаном. Там проходили их тайные встречи. Там вновь, только теперь на другом конце земли, они вели свою незримую войну чувств. Роли их поменялись: Андрей пытался заново приручить отстранившееся ее сердце, а она изо всех сил прятала его, боясь новых ран. Однако во встречах не отказывала.

Постаревшее лето еще тянулось, не желая уходить, развеивая по тротуарам или унося куда-то, как бы стыдясь своего увядания, опавшие сухие листья. Осень же то набегала внезапным ветром или холодным колющим дождем, то опять сдавалась под напором неожиданно жарких солнечных дней и настойчивых уговоров перелетных птиц. Лето и осень, наверное, тоже никак не хотели примириться с обстоятельствами, но наученные высшей мудростью, в отличие от людей, в конце концов грациозно уступали вечному порядку и гармонии.

Ванесса же была далека от гармонии. Сколько бы ни удерживала себя от звонков и мыслей об Андрее, клялась, что встреч больше не будет, в последний момент все же меняла решение, брала такси и мчалась к нему, всю дорогу укоряя и ненавидя себя, и, не доехав до места, раздражаясь в дорожной пробке, нетерпеливо расплачивалась с водителем, выскакивала и быстро проходила несколько блоков, сворачивала в переулок и неслась с бьющимся сердцем по длинным лестничным проемам, думая только о его объятиях.

Она шла к нему в жаре, а возвращалась в холоде, шла в нетерпении, возвращалась в упадке духа, и уже по этому признаку знала, что совершает нечто подлое, противоестественное, противное своему внутреннему существу, но ничего не могла с собой поделать. Что же это за негодная связь такая, в которой нет ни тепла, ни нежности, а одно только злое горение, всегда заканчивающееся тоской? Беспокойное желание (чего же — неужели только ласк и признаний, тогда почему после тех ласк и признаний так скоро становилось тошно и пусто?) охватывало ее внезапно, как вихрь, и кружило в черной воронке инстинктов. И, одержимая страстью, она снова звонила ему и летела на встречу, и вдыхала мускусный полузабытый запах его, и восклицала телом своим, но помрачалась душой.

Он уговаривал ее, звал обратно, обещал, что все теперь будет иначе между ними.

Они редко вместе покидали его квартиру, обычно Андрей вызывал ей такси к подъезду и потом долго не хотел ее отпускать, вглядывался, ожидая ответ, ожидая надежду на их соединение и будущую совместную жизнь.

Все же в особенно яркие и ясные последние летние дни, когда океан сверкал сквозь стекла окон серо-серебристой слюдой волн и чайки тесными группками бродили по берегу в поисках развлечений и пищи и наперебой бросали звонкий клич, невозможно было не выходить. Самые смелые из посетителей пляжа шли в воду, но быстро выбегали, поеживаясь и громко смеясь. Легкий ветер освежал лица, что-то нашептывал Нессе, когда они, наконец выбравшись, сидели в прибрежном, сезонном кафе, и она прислушивалась, но голос Андрея все время перебивал и не давал ничего расслышать из того, что пытался ей внушить ветер.


Рекомендуем почитать
Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Четвертое сокровище

Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.