Бремя: История Одной Души - [57]

— Ты хотел, чтобы я станцевала тебе весь танец сразу, — глядя на него пристально, сказала она, — а я только училась делать первые движения... и после тебя даже ходить разучилась. Надолго...

Да, их жизни теперь — совсем в разных ритмах, совершенно несинхронны. Та сплавка с любимым — слияние в одном дыхании, в одном порыве, о которой грезилось когда-то, оказалась лишь жестокой иллюзией и ничем более. Она не вернется к старым берегам, утекли ее воды оттуда. Но почему же так не хочется, чтобы он уходил? Что за нелепая мечта опять пытается окольцевать с таким трудом нажитую свободу? Свободу от чего? От чего, в сущности, она освободилась? По крайней мере не ото лжи, не от лганья. В нем она запуталась еще больше. Вся ее жизнь теперь — сплошная ложь и на лжи зиждется. Что, если еще одной ложью будет в ее жизни больше? Что теперь это меняет?

— Я приехал сюда ради тебя. Прошу тебя, дай мне шанс... Начнем все сначала...

Хотел сказать так много, когда шел к ней, а теперь не мог ничего выразить из того, что мучило долго.

Андрей уже стоял рядом, и она ощущала такой знакомый, не забытый, оказывается (какая же это страшная сила — поруганная любовь, каждая деталь впечатывается в сердце намертво, как пуля) мускусный, одуряющий запах его.

— Тебе пора идти. Уже поздно, — сказала она, вопреки желанию подойти к нему и обнять.

— Не гони меня. Неужели ты не скучала по мне? Неужели ни разу?..

И тут же встретился с ее холодным взглядом и отступил, осекся.

О, эта обезоруживающая слабость сильного... Обманчивая, как тень. За такую вот мнимую слабость она когда-то полюбила его.

— Тебе, действительно, пора идти, — повторила она уже мягче и, не подав руки, чтобы не выдать дрожь, первой прошла к входной двери и открыла ее...

Он вышел, не найдя, что ответить.

На всю ночь зарядил дождь, и весь следующий день, охваченный ветром, то и дело менял направление, частоту и настроение. И вот уже опять вечер, а не унимается природа, шумит, льет, то негодует и пугает всполохами, то поет и пританцовывает. Почему бы и тебе не войти в эту игривую стихию без зонта, простоволосой и простодушной? Совсем, как прежде, в ранней юности или в детстве, окунуться в небесную влагу и растворить в ней необъяснимую смуту и хоть на какой-нибудь час обрести причастность к стихии... Хлестко бьют капли в лицо, смывая ненужную раскраску... Отсутствие макияжа — тоже прорыв к свободе. Так и миру легче распознать тебя. Гуляющая под дождем женщина, разве не восполнила ты утраченные воды свои этой льющейся с выси благодатью? Разве не охладила непрошеную страсть порывистой прохладой? Шаг за шагом, улица за улицей, а комок все еще стоит внутри, не ослабев, не распустив концы по ветру. Ванесса прошла еще несколько кварталов, и вдруг почувствовала, что кто-то идет за ней под широким, черным зонтом, ускоряясь. Она заторопилась, занервничала, завернула за угол, но мужская фигура (как невероятно отчетливо боковое зрение в такие минуты!) продолжала двигаться, угадывая ее движения. Несса пересекла дорогу, другая сторона оказалась более пустынной: еще не поздно, куда же подевались прохожие и машины?

В нескольких метрах от нее опять захлюпали нетерпеливые шаги. Куда же она забрела? Кто-то явно преследовал ее.

Поскользнувшись в глубокой луже, но удержавшись, она влетела в переулок между домами, и в ту же секунду тяжелая рука опустилась на ее плечо, и голос за спиной сказал: «Мадам, вам не стоит гулять в такую погоду. В такую сырость нетрудно и смерть подхватить...». Рука не отпускала, и Ванесса почувствовала подкатывающий тошнотой ужас и по какой-то глубинной интуиции поняла, что оборачиваться нельзя, что то, что она может сейчас увидеть, выбьет почву из-под ног и сокрушит ее... Но другая, более коварная сила заставила все-таки обернуться.

И сразу же резко, судорожно Несса отпрянула: перед ней стоял тот самый человек, которого она встретила за несколько дней до самоубийства Эрики после паники в метро, тот самый, кто знал о ее преступлении. Тогда ей показалось, что это была лишь галлюцинация, жуткая фантазия уставшего, изнуренного сознания. Теперь же ясно и явно видела испещренное оспой лицо со вспухшими дряблыми веками, широкий нос и пустой взгляд. И как тогда, поразило полное несоответствие выражения этого лица с тоном голоса, будто кто-то другой, как в плохом театре суфлер, произносил за него слова: «Я все еще жду, мадам, и пока никуда не заявил о вас. Но, видите ли, у меня ведь есть и другие дела. Времени у вас совсем мало», — и человек еще крепче сжал ее плечо.

Ванесса, напрягшись всем телом, вырвалась из тисков огромной пятерни и побежала, не оглядываясь, захлебываясь дождем и страхом. Возле дома она кое-как отыскала в кармане плаща ключи, и парадная сопротивлялась, не впуская, и казалось, что странный преследователь настиг и стоит позади, насмехаясь... но, наконец, железо поддалось, уступило, сжалилось, и в одну секунду поднявшись на свой этаж, войдя в апартамент, дрожа, не попадая зуб на зуб, она на все замки на несколько раз закрыла за собой дверь... И тут же, не размышляя и не соображая, что делает, подошла к телефону и набрала номер Майкла. Андрей поднял трубку, послышался его дрожащий от волнения, но решительный голос: «Я буду у тебя через час...». И совсем скоро, кажется, не прошло и часа (с какой же скоростью он гнал по горным скользким дорогам машину), раздался звонок, и Несса уже почти в горячке, на грани истерики, долго кричала во входной микрофон: «Кто там? Кто там? Кто там?», и соседи снизу дали войти, и Андрей, переводя дыхание, прижался к холодной двери и протянул: «Это я... открой», и где-то когда-то давно уже было ей вот точно такое видение («Да не сон ли все это?» — подумала), но он вошел наяву, весь в дожде, там, в горах, тоже буря и ливень, и в пальцах его застряли осколки молний, и она чувствовала их обжигающее прикосновение к коже, пока он снимал с нее мокрое платье и нес под горячий душ и согревал страстью и шептал от счастья: «Глупенькая моя, любимая моя...».