Братья - [5]

– Скажи, Степан, за что тебя не любят люди в колхозе? – устало спросил Иван Степанович.

Он почувствовал, как при этом вопросе Елена вдруг сверкнула на них из угла острым, пронзительным взглядом и опять низко склонила над вязаньем голову.

– Каждому не будешь хорош. Ты скажи: кто? – Брат прищурился.

– Каждому – это да, – согласился Иван Степанович. Он и сам знал, что в жизни нельзя быть со всеми хорошим. И не это он имел в виду, спрашивая брата.

– Ты точно скажи: кто? – настаивал брат.

– Например, Дарья.

– Дарья? – поднял плечо брат, и на секунду на его лице отразилось искреннее недоумение. Но он тут же нашелся: – Дарья пусть лучше меньше перед председателем юбкой машет.

– Ты же знаешь, Степан, что это брехня, – тихо сказал Иван Степанович.

– Все знаю! – ожесточаясь, подхватил брат. – Я знаю, почему и ты зачастил к ней в бригаду.

– Степан! – еще тише сказал Иван Степанович. Но брата уже нельзя было остановить.

– Все они тут бездельники и жулики, – говорил он, перегибаясь через стол и приближая лицо к Ивану Степановичу. – Одним словом, колхоз. Ты понимаешь русский язык: колхоз.

Это слово он произносил теперь так же презрительно и чуть в нос, как в свое время слово «город». И о людях брат отзывался так, будто до него они здесь ничего не сделали. Будто это не они построили здесь колхоз, засадили эти бугры виноградными лозами, а потом, когда лозы пожгли и потоптали фашистские танки, подняли сады из золы, отходили и опять стали жить в колхозе.

Иван Степанович вспомнил женщин, устало идущих по берегу из садов е тяпками на плечах, Дарью, которая вырастила без мужа четверых детей и опять в садах поет песни. В том, как брат говорил о колхозе, Ивану Степановичу слышалось надругательство и над ними. Он уже не мог больше сдерживаться.

– Я тебя, Степан, отстраняю от пасеки, – сказал Иван Степанович.

– Ты? – с недоверием посмотрел на него брат.

– Я, – подтвердил Иван Степанович.

Они оба встали за столом и смотрели друг на друга тяжелыми взглядами.

– Ну, это мы еще посмотрим, – приходя в себя после первой растерянности и поднимая вверх правое плечо, сказал брат, – Як тебе в работники

не нанимался. Как общее собрание решит. Это колхоз.

Вот когда он вспомнил о колхозе не так, как он вспоминал всегда, и выговорил это слоео не врастяжку, а твердо и четко. И от этого он стал еще более неприятен Ивану Степановичу.

– Сдашь пасеку, а собрание потом утвердит. Ну и вот, – неожиданно заключил он так, как обычно говорил брат.

– А-а! Так вот ты какой мне брат! Тебе чужие люди роднее?!

Их разделял стол. Елена смотрела на них из угла испуганными глазами и невольно отмечала, что, несмотря на то что они были совсем разные: Иван Степанович – приземистый, широкий, с большой лобастой головой, а Степан, ее муж, – худой, остролицый и весь какой-то вихляющийся, – сразу можно было определить, что у них одна мать. Это вдруг выступило в их тяжело сверкающих, углисто-черных у одного и другого глазах, в ожесточенно обозначившихся резких чертах их лиц и в беспощадном выборе слов, которым они могли научиться только в одной семье и которыми осыпали друг друга.

– Ты на себя посмотри, – бросал Иван Степанович в лицо брату. – Людей ругаешь, а сам?

– Грыжа у меня, ты понимаешь русский язык: грыжа! – кричал брат.

– Давно бы на операцию лег. Она тебе нужна. Ты ею закрываешься!

– Ты что мне – судья? – спрашивал брат. – Порядки свои устанавливаешь?!

– Женщины сдадут детишек в ясли – и в степь, на луг, в сады. А ты тут – с козлятами!

– Это ты ей скажи, – оглядывался брат на Елену. – Им с матерью корова да козы белый свет затмили!

– Хорошо, Степа, давай их продадим, – дрогнувшим голосом сказала Елена.

Она и в самом деле любила своих коз и корову до, беспамятства, называла их уменьшительными именами: Белочка, Галочка. Но теперь она была согласна и продать их, лишь бы это помогло установиться миру в их доме.

Но ее слова только больше подогрели мужа.

– Ты их наживала? – как на пружине, повернулся он к Елене. – Ты забыла, как я вас с матерью на Кубани в чем были подобрал?

Иван Степанович уже не помнил, что он говорил брату, но говорил он то, что когда-то думал:

– Больного человека ни во что поставил. Чадишь по ночам, из дому выкуриваешь.

– Ага! – кричал брат. – Я же говорил, что они тебе жалуются. Одна порода. Вот брошу и уйду. Оставайся тут с ними,

– Не уйдешь! – выкрикивал ему в лицо Иван Степанович. – Ты без них пропадешь. Они на тебя батрачат.

– Ха, ха, но-ва-тор! – вихлялся и дергал плечом брат. – С чужого улья слямзил, а умные люди за руку схватили.

Этого Иван Степанович уже не мог вынести. Он не. помнил, как схватил брата за воротник косоворотки и рванул к себе. Захрустели и посыпались на пол пуговицы.

Испуганно вскрикнула Елена. Иван Степанович взглянул на нее незрячими глазами, выпустил воротник брата и, повернувшись, бросился к двери. По дороге он отшвырнул ногой что-то мягкое. Жалобно мемекнул козленок.

У калитки он услышал за собой торопливые шаги. Его догоняла Елена.

– Иван Степанович! – позвала она задыхающимся голосом. – Иван Степанович, как же это так?! Что же это такое?!

Он обернулся и увидел ее глаза под страдальчески изломавшимися бровями.