Бранденбургские ворота - [135]

Шрифт
Интервал

— По тюрьмам мыкались! В кацетах костьми гремели! А чего ради? Чтобы теперь нас опять угнетали? Жилы из нас тянули?

«Неужели он был борцом Сопротивления?» — с сомнением подумал Андрей. — Больно похож на уголовника».

Он подобрался ближе и, прикинувшись простачком, спросил:

— А где страдал, приятель?

— В Заксенхаузене. Три года почти.

— А-а, слышал. Американцы вроде вас освободили?

— Что болтаешь-то? — напустился на Бугрова стоявший рядом тощий носатый немец в очках. — Как могли американцы Заксенхаузен освободить, если Берлин русские брали? Русские Заксенхаузен освободили. Я сам там сидел два года. — И, подозрительно глянув на витию с закатанным рукавом, добавил: — А тебя я что-то не припоминаю. Не встречал вроде бы.

— Сколько нас было-то? Тыщ-щи! Всех разве упомнишь?

— Оно так, — не унимался тощий. — А все ж в каком блоке ты находился?

— Да в разных…

— В разных? Такое случается редко… Назови хоть один!

«Влип, гад! Попался! — торжествовал Андрей. — Сейчас тебе этот тощий впаяет!»

Оглядывая густеющую толпу, Андрей увидел метрах в двадцати от себя новую шляпу Тадеуша Лабского, которую они в Лейпциге покупали вместе. Обрадовался: «Этот на месте! Молодец, братишка! Но я к тебе не подойду — нам сейчас лучше держаться порознь».

Вскоре огромная людская масса: на Сталиналлее заколебалась, зашевелилась и потянулась к «Алексу». «Кто-то повел толпу, — подумал Андрей. — Не сама двинулась. И нацеливают ее не куда-нибудь, а на здание Центрального Комитета».

Ему захотелось взглянуть на тех, кто впереди. Почему-то казалось, что он призна́ет среди них «старых знакомых» — матерых фашистов, которых видел в конце войны среди военнопленных. Но пробиться сквозь вязкую толпу в голову колонны не было никакой возможности. Андрею удалось только приблизиться немного, чтобы разобрать отдельные выкрики в рупоры и мегафоны. По сравнению с вчерашними они резко изменились: теперь призывные лозунги были направлены не против «дурацких норм» и «профсоюзных бонз», а против руководителей СЕПГ и народного строя.

«Замахиваются на самую суть, — подумал Бугров. — На этом и обломают себе рога!»

Теперь к толпе присоединялись не только люди, выходившие из станций S-бана и U-бана[105], но и тысячи проникших через «бреши» Западного Берлина. Сегодня зональной границы не существовало.

Неподалеку от себя Андрей заметил трех подозрительных молодчиков. Они, как волки в овечьем стаде, зыркали туда и сюда, вслушивались в разговоры, таили что-то под широкими плащами и пиджаками.

«Не пистолеты! Навешаны игрушки потяжелее!»

Толпа поднесла Бугрова к одному такому субъекту в раздутом габардиновом макинтоше без хлястика. Андрей сделал усилие, подобрался к нему вплотную и как бы случайно прижался боком. Ощутил нечто массивное, подвешенное от подмышки до бедра: «Шмайсер и рожки с патронами…»

От бывшей Дворцовой площади толпа растекалась двумя большими потоками. Бугров пытался втиснуться в тот главный поток, который направлялся в сторону Центрального Комитета СЕПГ, огромному каменному зданию за каналом Шпрее, где прежде находился крупнейший банк Германии. Но толпа понесла его, словно щепку, правее — к началу Унтер-ден-Линден, потом через какой-то переулок вынесла на Лейпцигерштрассе.

Здание ЦК он увидел, оглянувшись, уже позади себя. Оно было как надежная крепость. Рабочие-дружинники поставили прочный заслон и не впустили никого.

Но зато рядом, на соседних площадях и улицах, начался дикий погром. Враги новой республики, те, кто долго таился по темным щелям, крушили все подряд: с треском высаживали двери государственных и общественных учреждений, срывали вывески профсоюзных и кооперативных объединений, разбивали витрины магазинов, сдирали афиши, оповещения о лекциях, о пионерских сборах в лагеря — все, что хоть чем-то напоминало о народной власти. Тут же воры и спекулянты громили склады и магазины.

На стыке Лейпцигерштрассе и переулка, ведущего к «зональной границе», Бугров увидел, как полыхал костер из книг, журналов и газет. Он живо напомнил то время, когда очумелые фашисты громили Национальную библиотеку и жгли книги Маркса, Энгельса, Ленина, Гейне и Брехта, Толстого и Максима Горького…

Теперь в чудовищный костер вместе с книгами классиков летели брошюры с докладами и выступлениями Вальтера Ульбрихта и Отто Гротеволя, мемуары соратников Тельмана, документы Нюрнбергского процесса, сборники законов и постановлений, принятых в ГДР в интересах трудового народа.

Кипами летели в огонь и номера газеты «Neues Deutschland» с материалами последнего пленума ЦК СЕПГ, где были вскрыты и проанализированы ошибки и давались исчерпывающие разъяснения. В отблесках пламени и в хлопьях бумажной сажи тащили в сторону «Дрюбена» какого-то окровавленного человека. Его добивали на ходу.

Бугров не мог видеть всего, что творилось в центре Берлина. Только потом он узнал, что как раз в это время фашиствующие молодчики из «Дрюбена» забрались на Бранденбургские ворота и сорвали с них трехцветный флаг с трудовыми символами республики. Вместо него вонзили флаг с когтистым черным орлом, напомнившим многим берлинцам недавнее прошлое.


Еще от автора Леонид Леонидович Степанов
В зеркале голубого Дуная

Советский журналист, проработавший в Австрии шесть лет, правдиво и увлекательно рассказывает о самом важном и интересном в жизни этой страны. Главное внимание он уделяет Вене, играющей совершенно исключительную роль как политический, экономический и культурный центр Австрии. Читатель познакомится с бытом австрийцев, с историей и знаменитыми памятниками Вены, с ее музеями, театрами и рабочими окраинами; узнает новое о великих композиторах, артистах, общественных деятелях. Вместе с автором читатель побывает в других крупнейших городах страны — в Граце, Линце, Зальцбурге, Инсбруке, поедет на пароходе по Дунаю, увидит чудесные горы Тироля. Значительное место в книге занимают рассказы о встречах Леонида Степанова с людьми самого различного социального положения.


Рекомендуем почитать
Любовь последняя...

Писатель Гавриил Федотов живет в Пензе. В разных издательствах страны (Пенза, Саратов, Москва) вышли его книги: сборники рассказов «Счастье матери», «Приметы времени», «Открытые двери», повести «Подруги» и «Одиннадцать», сборники повестей и рассказов «Друзья», «Бедовая», «Новый человек», «Близко к сердцу» и др. Повести «В тылу», «Тарас Харитонов» и «Любовь последняя…» различны по сюжету, но все они объединяются одной темой — темой труда, одним героем — человеком труда. Писатель ведет своего героя от понимания мира к ответственности за мир Правдиво, с художественной достоверностью показывая воздействие труда на формирование характера, писатель убеждает, как это важно, когда человеческое взросление проходит в труде. Высокую оценку повестям этой книги дал известный советский писатель Ефим Пермитин.


Осеннее равноденствие. Час судьбы

Новый роман талантливого прозаика Витаутаса Бубниса «Осеннее равноденствие» — о современной женщине. «Час судьбы» — многоплановое произведение. В событиях, связанных с крестьянской семьей Йотаутов, — отражение сложной жизни Литвы в период становления Советской власти. «Если у дерева подрубить корни, оно засохнет» — так говорит о необходимости возвращения в отчий дом главный герой романа — художник Саулюс Йотаута. Потому что отчий дом для него — это и родной очаг, и новая Литва.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.