Бракосочетание Рая и Ада. Избранные стихотворения и поэмы - [21]

Кони заржали ль при возгласах труб? Потянулись

                                        к оружию ль руки?

В небе парижском кружатся орлы, ожидая

                                        победного знака, —

Так назови им добычу, Король, — укажи

                                        на Версаль Лафайету!»[39]

Смолк, пламенея в молчанье. Кровавым туманом

                                        подернутый Неккер.

(Крики и брань за окном) промолчал, но как гром

                                        над гробами молчанье.

Молча лежали луга, молча стояли ветра, и двое

                                        молчащих —

Пахарь и женщина в слабости — труп его слов

                                        обмывали любовью,

Дети глядели в могилу — так Неккер молчал,

                                        так лицо прятал в тучу.

Встал, опираясь на горы, Король и взглянул

                                        на великое войско,

В небе затмившее кровью сверканье заката,

                                        и молвил Бургундцу:

«Истинный Лев есети! Ты один утешенье

                                        в великой кручине,

Ибо французская знать уж не верит в меня,

                                        письмена Валтасара

В сердце моем прочитав. Неккер,[40] прочь! Ты —

                               ловец, ставший ныне добычей.

Не для глумленья над нами созвали мы Штаты.

                                         Не на поруганье

Раздали наши дары. Слышу: точат мечи, слышу:

                                         ладят мушкеты,

Вижу: глаза наливаются кровью решимости

                                         в градахи весях,

Древних чудес над страной опечалены взоры,

                                         рыдают повсюду

Дети и женщины, смерчи сомнений роятся,

                                         печаль огневеет,

В рыцарях — робость. Молчи и прощай! Смерчи

                                  стихнут, как древле стихали!»

С тем он умолк, пламенея, — на Неккера красные

                                         тучи наплыли.

Плача, Старик поспешил удалиться в тоске

                                         по родимой Женеве.

Детский и женский звучал ему вслед плач унылый

                                         вдоль улиц парижских.

Но в Зале Наций мгновенно прознали об этом

                                         позорном изгнанье.

Все ж не умерился гнев благородных, а тучей

                                         вскипел грозовою.

Громче же всех возопил, проклиная Париж,

                                         его Архиепископ.

В серном дыму он предстал, в клокотанье огней

                                         и в кровавой одежде.

«Слышишь, Людовик, угрозы Небес! Так испей,

                                         пока есть еще время,

Мудрости нашей! Я спал в башне златой, но деяния

                                         злобные черни

Тучей нависли над сном — я проснулся — меня

                                         разбудило виденье:

Холоднорукое, дряхлое, снега белее, трясясь

                                                       и мерцая,

Тая туманом промозглым и слезы роняя на чахлые

                                                       щеки,

Призраки мельче у ног его в саванах крошечных

                                           роем мелькали,

Арфу держали в молчанье одни, и махали кадилом

                                                       другие;

Третьи лежали мертвы, мириады четвертых вдали

                                                       голосили.

Взором окинув сию вереницу позора, рек

                                            старший из духов

Голосом резче и тише кузнечика: „Плач мой

                                            внимают в аббатствах,

Ибо Господь, почитавшийся встарь, стал отныне

                                            лампадой без масла,

Ибо проклятье гремит над страною, которую

                                            племя безбожных

Нынче терзает, как хищники, взоры тупя,

                                            и трудясь, и отвергнув

Святость законов моих, языком забывая звучанье

                                                       молитвы,

Сплюнув Осанну из уст. Двери Хаоса треснули,

                                            тьмы неподобных

Вырвались вихрем огня — и священные гробы

                                            позорно разверсты,

Знать омертвела, и Церковь падет вслед за нею,

                                            и станет пустыня:

Черною — митра, и мертвой — корона, а скипетр

                                            и царственный посох

С грудой костей государевых вкупе истлеют в час

                                                  уничтоженья;

Звон колокольный, и голос субботы, и пение

                                            ангельских сонмов

Днем — пьяной песней распутниц, а ночью —

                                     невинности воплями станет;

Выронят плуг, и падут в борозду — нечестны,

                                              непростимы, неблаги,

Мытарь развратный заменит во храме жреца;

                                     тот, кто проклят, — святого;