Браки по расчету - [73]
— Откуда я знаю? — ответила Валентина, печально и пристально глядя на стол, словно хотела что-то прочитать на его поверхности.
— А надо бы знать, надо бы поговорить толком с Лизой, потому что голову даю на отсечение — Лизина это вина, не Борна. Борн — мужчина что надо. Только я очень ясно и Лизу нашу представляю: то у нее голова болит, то она у-том-ле-на, — Баби передразнила скорбную Лизину интонацию, — einmal kann sie nicht[28], потом у нее тут вот колет, einmal hat sie wieda ka Lust dazu[29], а то ей вовсе спать хочется — ну, милая, эдак ведь любому надоесть можно. Вы этого не знаете, Валентина, у вас был старый муж, ему ничего не надо было — да все равно ваше дело втолковать Лизе, чтоб она больше Борну навстречу шла.
«Ах ты сорока, старая ты таранта, — думала меж тем пани Валентина, — всюду-то тебе нос сунуть надо!»
— Я на вашем месте еще не ставила бы крест на Лизином супружестве, — сдержанно возразила она вслух. — Ведь и у вас, Баби, Отик-то через шесть только годков родился. Кстати, что он? Все так же скверно учится?
— Теперь он исправится, мы наконец дознались, что его отвлекало. — Баби вплотную приблизилась к родственнице и прошептала доверительным тоном: — Он параграфию читал.
— Что читал? — не поняла Валентина.
— Параграфию. Это так по-ученому называются похабные книжки, — назидательно молвила пани Баби. — Помните, морозы были, так мы велели затопить в его комнате, и, представьте, прибегает вдруг Штепка — мой новый крест — и кричит — мол, у панича горит что-то. Иду туда с этой самой Штепкой, и верно — комната полна дыму, будто бумагу палят, а огня не видать. Наконец сообразили мы, что горит не в печке, а на печке, да, да, представьте! Сейчас же сбегали за лестницей, лезем — а на печке-то, оказывается, Отик прятал параграфические книжки, diese Dekamerong’schichten und Casanowamcmoiren[30], они-то и затлели, когда печку затопили. Хорошо еще Штепка не умеет по-немецки, а то я перед ней со стыда бы сгорела. Но в книжках нарисованы голые женщины, так что она, видно, все же догадалась, почему Отик их прятал. Вот почему он был такой бледный да худой и словно лунатик. Ну, я ему тут же всыпала по пятое число, да батька выволочку дал, да я еще подбавила, а потом опять батя за него принялся, и так мы его разрисовали, что я прямо испугалась вечером, как увидела его раздетого; а книжки мы отняли, так что надеюсь, теперь он исправится, коли уж никакая параграфия не будет его отвлекать. А как нажали мы на него — скажи, мол, откуда взял, — так он и признался, что мальчишки в школе копят деньги и покупают такие книжки вскладчину, а потом по очереди и читают. Вот вам и нынешняя молодежь, нынешние дети, что только из них выйдет! В тринадцать-то лет! Вспомнить только, какая я была в тринадцать лет! Что вы знали о таких вещах, Валентинка, когда вам было тринадцать лет?
— Не помню, очень уж давно это было, — с улыбкой отвечала Валентина.
Она могла себе позволить такой ответ, потому что была моложе и красивее Баби. Оттого так кисло и прозвучало возражение гостьи:
— Что вы говорите, такая молодая! Я, при вашей наружности да при вашем положении, устроилась бы получше — быть домоправительницей при падчерице, покорно благодарю!
Тут, к облегчению Валентины, в гостиную заглянул Смолик:
— Ну, пойдем, Бабинька?
Уже в коридоре, зажигая спичку собственного производства, чтобы осветить лестницу, до которой не достигал свет масляной лампочки, Смолик проворчал:
— Ну, Борны теперь не скоро меня увидят. Очень мне нужно, чтоб меня тут оскорбляли и фрапировали, что я пользуюсь трудом малых детей! И чего мы вообще сюда ходим? Борн выдумал открыть салон, и мы у него вроде мебели.
— Валентина, видно, ждала, что я ей помогу, — кислым тоном, поджав губки, подхватила пани Баби. — Просчиталась, милая! Как бы не так — стану я обслуживать ее гостей, а чтобы Лизанька валялась в кровати. Но сам Борн — прелесть, светский человек до мозга костей, верно?
— Шут он гороховый, вот кто, — безапелляционно проговорил Смолик. — Не такие бывают солидные коммерсанты. Сверху шик, а снизу пшик. Одни его бесконечные идеи чего стоят! Знаешь, на что он меня сейчас подбивал? — Купить с ним на паях дом на углу Пршикопов и Конного рынка, тот, где кафе «Вена».
— Отчего же он его сам не купит?
— Оттого что денег не хватает, ясное дело. Вот и уговаривает — мол, пополам, как родственники. Со временем, говорит, снесем этот дом, а на его месте построим дворец торговли. Сумасшедший. Дворец торговли на Конном рынке!
Уже выйдя из подъезда на чернильно-черную Жемчужную улицу, Смолик буркнул:
— И Прага тебе не Париж, и ни в какие салоны я больше не ходок.
5
Хотя ей там сейчас нечего было делать, а после ухода гостей скорее надлежало приглядеть на кухне за служанкой, приготовлявшей горячий ужин, — Валентина, едва за Смоликами захлопнулась дверь, ушла в свою комнатку. Это была прежняя девичья комната ее падчерицы. Валентина перебралась сюда еще до Лизиной свадьбы, освободив для молодых большую спальню — арену своего брака с недужным стариком, его бесконечного умирания и своего вдовства. Перемена эта не была ей неприятна: Валентина чувствовала себя теперь не как старая женщина, оттесненная молодыми в темный уголок и живущая из милости — а так, словно вернулись к ней девичьи годы. Чувство это было совершенно сумасбродным, но оно было, и Валентине от него делалось невыразимо приятно. Тотчас после Лизиной свадьбы Валентина нашла и внешнее выражение для этого чувства: она вновь завела старые часы, которые сама же и остановила без малого семь лет назад, в одиннадцать часов шесть минут дня, в тот самый миг, когда супруг ее, коммерции советник Людвик-Густав Толар, испустил последний вздох.
Действие историко-приключенческих романов чешского писателя Владимира Неффа (1909—1983) происходит в XVI—XVII вв. в Чехии, Италии, Турции… Похождения главного героя Петра Куканя, которому дано все — ум, здоровье, красота, любовь женщин, — можно было бы назвать «удивительными приключениями хорошего человека».В романах В. Неффа, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с серьезным, как во всяком авантюрном романе, рассчитанном на широкого читателя.
Трилогия Владимира Неффа (1909—1983) — известного чешского писателя — историко-приключенческие романы, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с элементами фантастики. Главный герой трилогии — Петр Кукань, наделенный всеми мыслимыми качествами: здоровьем, умом, красотой, смелостью, успехом у женщин.Роман «У королев не бывает ног» (1973) — первая книга о приключениях Куканя. Действие происходит в конце XVI — начале XVII века в правление Рудольфа II в Чехии и Италии.
Трилогия Владимира Неффа (1909—1983) — известного чешского писателя — историко-приключенческие романы, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с элементами фантастики. Главный герой трилогии — Петр Кукань, наделенный всеми мыслимыми качествами: здоровьем, умом, красотой, смелостью, успехом у женщин.«Прекрасная чародейка» (1979) завершает похождения Петра Куканя. Действие романа происходит во время тридцатилетней войны (1618—1648). Кукань становится узником замка на острове Иф.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Роман «Испорченная кровь» — третья часть эпопеи Владимира Неффа об исторических судьбах чешской буржуазии. В романе, время действия которого датируется 1880–1890 годами, писатель подводит некоторые итоги пройденного его героями пути. Так, гибнет Недобыл — наиболее яркий представитель некогда могущественной чешской буржуазии. Переживает агонию и когда-то процветавшая фирма коммерсанта Борна. Кончает самоубийством старший сын этого видного «патриота» — Миша, ставший полицейским доносчиком и шпионом; в семье Борна, так же как и в семье Недобыла, ощутимо дает себя знать распад, вырождение.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.