Браки по расчету - [71]

— Временно, — ответил Недобыл, подавляя неприятную мысль, что выставил себя в смешном виде. — Но я не поддамся.

Вошла молоденькая служанка с зажженной лампой, вставила ее в кольцо бронзовой люстры под сиреневым абажуром.

— Добрый вечер, — произнес Смолик, когда девушка выкрутила фитиль, и все, кроме Легата, отозвались:

— Добрый вечер.

— Пожалуйста, господа, скажите, — тотчас заговорил Недобыл, опасаясь, как бы его не забыли, не оттеснили этой интермедией, — вы ведь лучше меня знаете: не слыхали вы, когда будут ломать пражские стены?

Борн, обменявшись вопросительным взглядом с Легатом, ответил, что ничего подобного не слыхал.

— А почему вы интересуетесь, пан Недобыл?

— Потому что от этого зависит вся моя жизнь. — И Мартин рассказал о своих заботах вежливо слушающей его компании.

Несколько месяцев тому назад он купил «громадный лоскут земли», по его выражению — участок за Новыми воротами, под Жижковым холмом, возле венского тракта. Надеялся, что пражские стены снесут, как их сносят в Вене, и что земля в тех местах поднимается в цене. Однако месяцы проходят, а о сносе стен ни слуху ни духу, и отец донимает Мартина горькими попреками за то, что тот выбросил его деньги на пустую спекуляцию. А так как эта спекуляция не имела успеха, то отец и слышать не желает о следующем замысле Мартина — закрыть рокицанское дело, переселиться в Прагу и завести тут на новый манер экспедиторскую контору. Да что поделаешь, цена на землю не только не растет, но даже значительно упала — говорят, из-за этого злополучного польского бунта, хотя один бог ведает, какое отношение имеет восстание в конгрессистской Польше к ценам на нашу землю, никто этого объяснить не может; верно одно, что цены упали.

— Это верно, упали, — подтвердил Смолик, который после неприятного разговора о детях, работающих у него на фабрике, все время молчал и только громко сопел. — Это мне доподлинно известно, потому что я покупаю участки у нас за Смиховом, на Попелках. Такой я, изволите видеть, изверг и злодей, что хочу построить для своих рабочих бараки, чтоб у них хоть крыша крепкая над головой была. — Тут он метнул на доктора Легата пронзительно-враждебный взгляд. — А почем вы платили за сажень, пан Недобыл?

— По шесть с половиной, — расстроенно вздыхая, проговорил Мартин, хотя был совершенно счастлив, что к нему обращаются «пан Недобыл» и разговаривают с ним о делах, словно он им ровня. — А как раз сейчас по соседству со мной предлагают поле по шесть гульденов за сажень. Как узнал об этом батюшка, так его чуть кондрат не хватил, доселе как следует не опамятовался.

Борн встал, подошел к шкафчику, открыл — в глубине запестрели полосатые коробки, потемневшие серебряные подносы и корзиночки; вынув бутылку, Борн вернулся к столу.

— Могу ли я спросить, какую сумму вложили вы в землю? — осведомился он, откупоривая бутылку.

— Тридцать тысяч, — удрученно ответил Мартин, побаивавшийся, что эти могущественные представители торговли, промышленности и банковского капитала посмеются над столь ничтожной суммой.

Но произошло совсем неожиданное. Пани Валентина прямо ахнула:

— Боже мой, да вы богач, на что же вам еще жаловаться? Еник, что скажете?

— Я вам посоветую, — отозвался Борн, ставя на стол маленькие рюмочки граненого стекла, — без колебаний прикупайте соседнюю землю.

— Но у меня нет больше денег! — возразил Мартин.

— Вы можете взять ипотеку, — сказал Борн. — Прага вырастет, обязательно вырастет, она уже теперь перерастает свои стены, а когда они падут…

— А падут? — перебил его Мартин.

— Непременно, — проговорил Борн, разливая по рюмочкам бесцветную жидкость. — Не знаю когда, но нет сомнения, что падут они еще при нашей жизни. — Он поднял свою рюмку. — Я достал бутылку настоящей, не поддельной, русской водки, друзья, и поднимаю этот тост за то, чтобы Прага как можно скорее восстала из праха и пепла, чтоб распростерла она по окрестным холмам шлейф своих царственных одежд, чтоб зазвенела в ней наша родная речь, как звенят колокола, напоминая нам славное прошлое. И еще мне хочется, чтобы Прага прижала к своей каменной груди как можно больше таких людей, как наш новый друг Мартин Недобыл, этот юный герой, который еще в то время, когда все мы пребывали в позорной пассивности, поднял героическую и самоотверженную борьбу против наших угнетателей и который теперь, как вы слышите, вновь собирается с силами, дабы трудиться на пользу отечества. Ибо его конфликт с отцом, о коем он нам поведал, есть положительное проявление благородного единоборства нового против старого, современного против отжившего. Его здоровье!

Вне себя от счастья, ничего не видя, так как глаза его застлали слезы умиления и благодарности, и в эту минуту убежденный в истине Борновых слов о своем подвижничестве, Мартин вслепую протянул рюмку навстречу другим, вплывавшим в искаженное поле его зрения; проглотив содержимое рюмки и перетерпев огненный ожог, опаливший его желудок, не приученный к крепким напиткам, Мартин ощутил в себе отвагу и силу, которую ничто не может сломить. А эти превосходные, удачливые, симпатичные люди, среди которых он очутился благодаря случайной встрече с Шарлихом, и после Борнова тоста не перестали выказывать ему свое расположение, не перестали интересоваться им, упоенным своею победною славой. Тот самый помятый фабрикант-деревенщина, у которого на фабрике работают малые дети, высказался в том радостном и для Мартина благоприятном смысле, что до сих пор он, фабрикант, пользовался услугами карлинского экспедитора Иерузалема, чистокровного немца и к тому же еврея, и что это давно ему не по душе; вот кабы в Праге появилась чешская экспедиторская фирма, скажем, того же Недобыла, он, фабрикант, рад был бы попробовать вести дело с ним; зачем совать врагу честные чешские денежки?