Браки по расчету - [72]

И даже несимпатичный доктор Легат вставил свое слово — что касается ипотеки, о которой упомянул Борн, то нет ничего легче. Если пан Недобыл послушает совета Борна и если пан Недобыл доверяет Чешской сберегательной кассе, — тут доктор Легат неприятно усмехнулся, — то пусть пан Недобыл принесет свою купчую, и он, доктор Легат, посмотрит, что можно сделать.

Тем временем пани Валентине удалось подсунуть Мартину еще кусочек каштанового торта.

— Вы ничего не едите, совсем ни крошки, или не вкусно? И послушайте меня, сделайте, как советует пан Борн, он-то знает что говорит! Я нынче сплю спокойно, а год назад от забот уснуть не могла — и этим обязана только ему! Он посоветовал мне вложить деньги в акции Пльзеньской дороги, я послушалась — и что же? Только открылось движение по дороге, акции стали подниматься, и до сих пор все поднимаются, и я не только что не дрожу за свои деньги, потому как солидное предприятие эта дорога — но я, не шевельнув пальцем, стала богаче на тридцать процентов! — Валентина вдруг осеклась, испуганно положила ладонь на губы. — Ах, что же это я, вот ведь пришло на ум! Пльзеньская дорога — не та ли это самая, на которую вы только что жаловались, что она вам повредила?

— Та самая, — ответил Мартин уже смело и даже с улыбкой взглядывая на вызывающую пышность пани Валентины. — Но разве могли вы знать, что где-то в Рокицанах есть какой-то там возчик, — от этих слов Мартин сам вдруг ужасно расчувствовался, — для которого дорога, обогатившая вас, означает гибель? Но я никого не упрекаю, я ничего не боюсь, и я… — он поискал в мятущихся мыслях эффектное окончание фразы, — и я за это благодарю вас всех.

4

В восьмом часу гости стали расходиться; первыми поднялись Шарлих и Легат, встал и Мартин с мягкого пуфа, чтобы откланяться. Он сделал это неохотно, даже с сожалением — кончился вечер его величайшего триумфа, кончилась первая его беседа с людьми, которые не только импонировали ему, по и — удивительное дело! — признавали, восхваляли его и разговаривали с ним как со взрослым. Все тут сделалось ему мило и дорого: маленькие часы на старинной башне, пуф, на котором он сидел, люстра с сиреневым абажуром, гостеприимный хозяин княжеского вида и красивая пани Валентина. Его, правда, от души пригласили в следующую среду к пяти часам, если только у него найдется время, и Борн на прощанье крепко пожал ему руку, говоря, что очень рад был с ним познакомиться, и выразил уверенность, что Недобыл станет его постоянным гостем — но что толку в самых приятных перспективах на будущее, когда Мартину сейчас, вот в этот момент, надо проститься и уйти, когда целая бесконечная неделя безрадостного и бесплодного труда отделяет его от того дня, когда ему дозволено будет опять заглянуть к Борнам и увидеть пани Валентину. И Мартин, проходя уже по тихому коридору, освещенному слабеньким пламенем масляной лампочки, висевшей под самым потолком, чтоб не украли, с тоской и радостью перебирал в уме разные моменты сегодняшнего великого вечера: тост Борна, а главное, восклицание, с каким пани Валентина оценила его богатство.

С Жемчужной улицы Мартин пошел налево, к Конному рынку — который уже тогда начали называть Вацлавской площадью, — направляясь к постоялому двору «У Хароузов». Он спешил — давно пора было кормить лошадей.

А в прихожей Борнов Смолик все еще разговаривал с хозяином о каком-то серьезном деле, в то время как пани Баби выписывала из книги Валентины рецепт каштанового торта.

— Главное, послушайте моего совета, — говорила пани Валентина, убирая со стола, — делайте сами, не передоверяйте какой-нибудь безрукой фефеле. Я даже Лизе доверить не могу. А уж как старалась приучить ее к хозяйству!

— Я вам всегда твердила, Валентина, больно уж вы Лизу балуете. Вот теперь и нате вам.

— А как мне было ее воспитывать? Как меня дома воспитывали? — возразила Валентина. — Я, милая моя, в детстве по лавке голой попой елозила, меня ремнем учили да жердиной из плетня, и до пятнадцати лет, когда я в услужение пошла, я свету не видела, и что такое ботинки, толком не знала, мы с хлеба на квас перебивались, а как вы хотите — я ведь дворника дочь…

— Зачем вы об этом говорите, зачем поминаете? — с неудовольствием прервала ее пани Баби. — Мы вам это давно простили, и вам бы радоваться, что все забыто.

Валентина бросила горсть серебряных ложечек на стопку тарелок, — только зазвенело.

— А я того не стыжусь! Но только — как же мне было воспитывать Лизу? Баловала ее — плохо, строгости заводила — еще хуже, тут все на меня накидывались: ага, мачеха злая… А главное, покойник Людвик хотел из нее сделать тонкую барышню, чтоб на пианинах бренчала да парлировала по-французски. Что ж, это она умеет.

— Верно, но не худо бы ей научиться и хозяйство вести. — Пани Баби встала, подошла к овальному зеркалу над кушеткой — поправить прическу. — А так, как вы делаете, — из этого ничего хорошего не получится, попомните мое слово! Молодым надо жить отдельно, это вам всякий скажет, кто понятие имеет. Сидела я у Лизы битый час, все выспрашивала, да так и невдомек мне, на что эта курица жалуется, какого ей рожна надо. Такой муж, как Борн! Да ей бы за него денно-нощно бога благодарить! — Она обернулась к спальне и тихо спросила: — Как же у них до сих пор ничего нету? Чья вина?