Браки по расчету - [74]

От маленького ночника, слабо озарявшего изнутри синий абажур, — Валентина перерыла все пражские магазины в поисках сиреневого, но без успеха, — она зажгла свечу в старинном фарфоровом подсвечнике с меандровым орнаментом и открыла трехстворчатое зеркало величиной с книгу месс, прислоненное к деревянной подставке на туалетном столике. Потом долго, положив неподвижно на колени руки ладонями кверху, Валентина разглядывала свое отражение, наклонялась вперед, поворачивала голову, изучала свой профиль, улыбку, шею, зубы, передвигала свечу, так что лицо ее освещалось то полностью, то наполовину, то все пропадало в тени и только нос вычерчивался из темноты да на правой щеке лежал отсвет. «Что ты увидел во мне? — мысленно спрашивала она Мартина. — Молодости для женщин отмерено мало, вон уж и Лизу чуть в старые девы не записали, потому как после трех бальных сезонов она не вышла замуж — так куда же мне, бедной?»

Валентина очень хорошо заметила, как Мартин то и дело обращал свой взгляд на нее, очень хорошо видела краску, заливавшую его юное лицо, когда он случайно встречался с ней взглядами, прекрасно видела, как он упорно и судорожно отводил взор на картину со старинным замком, но, не совладав с собой, снова и снова вскидывал глаза на нее, снова и снова краснел. Валентину это забавляло и вместе с тем необычайно ей льстило; и теперь, в тиши и сумраке Лизиной девичьей спаленки, вызывая в памяти облик смущенного юноши, чьего смятения она сама была причиной, Валентина вдруг почувствовала прилив такой нежности, что сама покраснела, а сердце ее сильно заколотилось. «Глупости, глупости, — сказала она своему отражению и улыбнулась извиняющейся улыбкой, — я толстая старая женщина, и смотрел он на меня просто потому, что не было никакой другой — не считать же в самом деле Баби, — а я сегодня, как нарочно, была в ударе. Надо бы мне в талии чуть-чуть похудеть, а, может, ему как раз и нравится, что я такая, какая есть».

Чтоб вырваться из-под власти мечты и заставить себя вернуться к делу, Валентина начала поправлять прическу. Мальчик невинен и неуклюж, как щенок, — думалось ей. Но котелок у него варит, он о своем будущем заботится, и, даю голову на отсечение, из него вырастет второй Борн. А Яну его спекуляция с землей определенно понравилась, а то он не стал бы советовать прикупать землю… Одно только — не врет ли парень? Молодость любит прихвастнуть, чтоб набить себе цену, может, Мартин просто выдумал все, хотел нам импонировать: да, но Шарлих должен был знать, что делает, когда привел его к нам, — не потащил бы он к нам первого встречного бродягу, лгунишку и шалопая. Возможно, Недобыл несколько преувеличил, возможно, он отдал за эти участки не тридцать, а, скажем, двадцать пять, двадцать тысяч… Впрочем, все это можно ведь узнать через Банханса.

Мысль пойти к Банхансу за «референцией» относительно Недобыла, как если бы он был ее женихом, показалась Валентине до того комической, что она беззвучно рассмеялась, и румянец облил ее шею, лицо и виски, которые она только что открыла, расплетя тонкие и твердые косички, спускавшиеся от середины лба к ушам и обрамлявшие ее прическу, — косички придавали лицу вид серьезный, степенный и строгий. Но почему бы и не навести справки хотя бы о чужом, если он сделается завсегдатаем нашего салона, почему же не заглянуть ему в зубы, не поинтересоваться, что он за птица? — Валентина расплела косички и зачесала волосы за уши.

— Мне некому давать отчет, — продолжала она разговор сама с собой, разглядывая, к лицу ли ей другая прическа. — Лиза пристроена, я никому ничем не обязана, сама себе госпожа, и какое мне дело до того, что скажут люди, а потому, ей-богу, не знаю, зачем мне носить старушечью прическу и представляться старше, чем я есть… Теперь уж все от самой Лизы зависит, не от меня. У нее муж такой, что ей кто угодно позавидует, вот и пусть покажет, на что она способна, пусть завоевывает его. Да уж, милочка, темпераменту я в тебя накачать не сумела, а как с мужем обращаться, об этом я тоже не могла тебе лекции читать… В одном Баби совершенно права: при моем состоянии и наружности я могла бы получше устроиться, чем быть домоправительницей у падчерицы.

Дойдя до этого практического соображения, Валентина ощутила некое разочарование. Рассеялось обаяние первых минут, когда она всматривалась в свое тройное отражение, улетела нежность, бросившая ей кровь в лицо, — Валентина не была больше девушкой, изумленной сознанием своей тайны, опять она сделалась решительной, опытной женщиной, которая не собирается давать себя в обиду и за свои деньги желает получить как можно больше наилучшего товара. Нет, так-то лучше, — сказала она себе, вновь заплетая косички. — А то начнутся разговоры, неприятные расспросы — зачем это мне?

Герой! Герой! — вдруг вспомнила она и, неизвестно почему, опять рассмеялась. — Распространял листовки и доигрался до того, что его выгнали из школы… значит, такой же фантазер, как Борн; кто бы подумал? Но Борн начал без гроша в кармане, а у Недобыла значительное состояние; он моложе Борна и образованнее, у него за спиной гимназия, он знает латынь, в то время как Борн учился на каких-то там вечерних курсах… Бог мой, вот был бы удар, вот было бы землетрясение, если б я, чего доброго, сделала партию лучше, чем Лиза! И уж поверь мне, дочка, я-то со своим муженьком не обходилась бы так, как ты, я-то не была бы «у-том-ле-на» или «вся боль-ная», мне-то спать не хотелось бы, нет, нет!