Браки по расчету - [144]

Таков был его план.

— Ну как, батюшка, вас еще заботит, кому после меня все достанется? — спросил Мартин, когда несколько спала волна первой радости, когда отчмокали поцелуи и разомкнулись объятия, когда были открыты коробки и розданы подарки, привезенные Валентиной родителям Мартина.

И Леопольд Недобыл, совсем уже беленький, с редким снежным пушком на розовой толстой голове, всплакнул на радостях.

— А я-то, старый дурак, сколько в жизни страху натерпелся, — всхлипывал он. — Сколько мучений принял, а все из пустого! И банкротства не случилось, и сын у меня богач, сношенька сахарная, и мы хорошо живем, а теперь еще и внучек будет, эдакий пузанчик маленький, дедом меня будет звать!

И плакал, плакал старик и успокоиться не мог.

А после ужина, когда Леопольд Недобыл раскупорил бутылку десятилетней моравской сливовицы, которую привезла Валентина, долго, с интересом судили о том, как назвать ребенка. Валентина предложила имя Алойз, оно такое красивое и кругленькое, так гладко выговаривается. Алойз, Алойз, Лойзик… Но матушка Недобылова, перекрестившись широким крестом, вскричала:

— Никогда! Что угодно, только не Алойз! Так звали моего первенца, и такой это был несчастный парень, а помер-то как нескладно!

Ладно, не хотят — не надо. Мартину нравится имя Александр, но оно не нравится старому Недобылу, потому что звучит оно как-то по-чужому, надуманно. Ему скорее по душе имя Людвик, но тут возразила Валентина — так звали ее первого мужа. И текла эта приятнейшая из приятных бесед, спорили, придумывали наперегонки, а когда перебрали все святцы, начали сызнова. В конце концов оказалось, что для столь дорогого, столь желанного, столь горячо ожидаемого и вымоленного существа просто-напросто нет достойного имени. И в третий раз пошли перебирать перечень святых, а как добрались до половины, пани Валентина вдруг хлопнула себя по лбу:

— Да что ж мы голову-то ломаем, чего ищем, о чем спорим? Ясно ведь, какое ему имя дать! Чье же, как не дедушкино, — Леопольд! Польдик!

Итак — Леопольд. С этим согласились все, а у старого Недобыла опять задрожал подбородок; старик вконец расчувствовался, когда подняли тост за счастье и здоровье Леопольда; Валентине, конечно, пить было нельзя, она только чокнулась «слезкой», как называл Мартин, то есть стопочкой, в которую и входила-то всего одна капелька. В это время на дворе яростно залаяла собака, и кто-то застучал в калитку, которая на ночь запиралась.

— Видно, Ружичкова идет, понадобилось ей что-нибудь, — сказала матушка, набросила на плечи платок и вышла в метель, такую густую, словно перину разорвали.

Но это была не Ружичкова. Вскоре послышалось, как матушка приглушенным голосом разговаривает с кем-то на крыльце, обметает гостя веничком из рисовой соломы. Все замолчали, и тогда стало слышно, как матушка сказала в сенях:

— Да проходите, проходите, согреетесь, то-то вы насквозь промокли.

— Кого это черт принес? — проворчал Мартин, недовольный, что нарушили самый счастливый в его жизни семейный вечер.

Дверь открылась; под беспрестанные уговоры матушки в комнату нерешительно, словно скованная, вошла Лиза, вся мокрая от снега, нос красный, глаза заплаканные. С ее приходом в комнату дохнуло сыростью и неприютностью ненастной ночи.

— Гостья из Праги! — важно возвестила матушка. — Милостивая пани Борнова.

— Девочка, ты как сюда попала! — в изумлении воскликнула Валентина.

— Как попала? — торжествующе промолвил батюшка, уже успевший захмелеть, и на негнущихся ногах пошел Лизе навстречу. — На наш праздник приехала, и добро пожаловать к нам, милостивая пани!

Он обнял Лизу, расцеловал в обе щеки.

— Снимайте-ка салоп да подсаживайтесь скорее к печке, а ты, матушка, мигом горяченького чего-нибудь для нашей гостьюшки. То-то нам радость! А я-то уж думал, не доведется мне повидать милостивую пани Борнову, никогда так и не познакомлюсь я с ней, видно, милостивая пани стыдится нас. Знаете, как мы внучонка-то назовем? Не знаете, конечно, что же это я, откуда вы можете знать: Леопольд! Ну, ешьте скорее, выпейте, чтоб щечки покраснели, а то вон носик у вас как сосулька!

— Что-нибудь с Борном случилось? Или с Мишей? — спросила Валентина, когда Лиза, едва сдерживая слезы, жалким подобием улыбки благодарила стариков, наперебой старавшихся услужить ей.

— Борн вернулся, — шепотом ответила она Валентине. — Нет, спасибо, вы слишком любезны, у меня совсем сухие ноги, — обратилась она к батюшке, который усиливался переобуть ее в домашние туфли.

Потом, смаргивая слезы, она принялась отговаривать матушку, которая во что бы то ни стало хотела кинуть на сковородку для гостьи кусок сала и пару свежих яичек, — а сама жалостным взглядом просила Валентину выручить ее, дать поговорить с ней с глазу на глаз.

— Ну хоть кофе-то выпейте. — И матушка поставила перед Лизой дымящуюся чашку.

— А может, капельку сливовицы? — спросил отец. — Знавал я дамочек в Праге, они от хорошего глотка не отказывались, не то что у нас. Да что такое с вами случилось?

Вопрос был задан так, что Лиза, окончательно потеряв власть над собой, разрыдалась.

— Да ну, с супругом повздорила, уж это известно у нее, — сказала Валентина, стремясь спасти положение; она встала, зажгла свечку и поманила Лизу в соседнюю комнату. — Сами знаете, милые бранятся — только тешатся, — прибавила она, подмигнув матушке.