Браки по расчету - [114]

Вернувшись в столовую, Мартин высунулся из окна и стал выглядывать Валентину. Он по ней соскучился.

3

Пльзень, богатый, важный город пивоваров, населяли в те времена жители трех народностей: помимо чехов и немцев, тут были еще пльзеньцы, не относившие себя ни к тем, ни к другим, в равнодушном спокойствии ожидавшие, чем кончится национальная распря, а пока интересовавшиеся только умножением своего патрицианского благополучия. Еще в первой половине века освобожденный от своих стен, ворот, валов и рвов, город разросся, широко разойдясь просторными улицами новых кварталов и — вдоль пражского тракта — застроившись зданиями пивоваренных заводов, вокруг которых держался сладковатый запах; в противоположность пивным заводам, железоделательное предприятие графа Вальдштейна, на которое как раз в тот год поступил главным инженером будущий владелец и устроитель его Эмиль Шкода, было в ту пору еще совсем незначительным. Так как в Пльзени четыре раза в год происходили очень шумные и важные, привлекавшие торговых людей со всей Чехии, ярмарки, то город издавна привык давать убежище тысячным толпам иногородних гостей.

Но всему есть границы. Гостиницы, отели и частные квартиры Пльзени энергично заполнялись в дни прусской войны массами беженцев из Праги, без конца вливавшимися в пльзеньские улицы; все новые и новые волны устрашенных людей исчезали в прочных домах Пльзени — по паломничеству этому не видно было конца, пражский тракт по-прежнему чернел от медленно продвигавшихся верениц повозок, и наступил момент, когда переполненный город воскликнул: довольно! — и на дверях домов упали щеколды, повернулись ключи в замках. Тогда река бегущих разлилась по ближним и дальним окрестностям — в Хотешов и Козолупы, в Залужи и Вохов. Многие семьи, пользуясь жаркой летней погодой, расположились прямо под открытым небом, и в парках, окруживших зеленым кольцом старинный центр Пльзени, раскинулся словно огромный табор цыган, — но цыган, непривычно павших духом и беспомощных.

После двадцати часов тяжелого, с бесконечными остановками, путешествия по забитым повозками дорогам старый недобыловский фургон добрался до главной площади в центре Пльзени; мрачный кучер высадил Лизу с нянькой и Мишей, полуживых от тряски, разбитых, — у Лизы к тому же страшно болела голова, а ребенок был в жару от усталости и недосыпания, — и выгрузил на тротуар их вещи: три чемодана, шляпную картонку и плетеную корзину Аннерль. После этого кучер хлестнул лошадей, и фургон исчез в неразберихе других повозок, грохот которых странным образом перекрывала, сливаясь с ним, приглушенная органная музыка, несущаяся из окон храма посреди площади.

Лиза, впервые в жизни предоставленная собственным силам, — ибо Аннерль не разделяла ее страха перед пруссаками и очень неохотно, после энергичных протестов, последовала за хозяйкой в неизвестность, стараясь при всяком удобном случае показать свое презрительное недовольство такой малопочтенной авантюрой, — Лиза одна, с письмом Валентины, отправилась в дом директора Мадеры, который был совсем недалеко, за углом, на улице Сольная. Няньку с Мишей она оставила при вещах на тротуаре, забитом толпами куда-то спешащих, нервничавших, о чем-то быстро переговаривавшихся людей.

Пяти минут не прошло, как Лиза вернулась — бледная, совсем потерянная, чуть не плачущая.

— Уехали, — вымолвила она вполголоса, едва шевеля губами.

Аннерль, сидевшая на своей корзине с Мишей на руках, приставила к уху ладонь, показывая, что ничего не слышит из-за шума.

— Уехали! — прорыдала Лиза, быстро моргая глазами, уже полными слез. — Швейцар сказал — неделя как уехали из Пльзени, и когда вернутся, неизвестно.

Аннерль скривила губы и покачала головой:

— Хороши наши дела. Я так и знала, что так получится. Смотрите под ноги, не видите, с ребенком сидят?

Последние слова адресовались долговязому подростку с красным платком на шее, который споткнулся об угол корзинки.

Миша, совсем выбитый из колеи таким внезапным и страшным превращением своего мирка, до той поры спокойного и ласкового, разразился отчаянным криком.

— Bubi will schlafen! — кричал он, напрягаясь до синевы. — Bubi will in sein Betterl[37].

— Что ж швейцар-то? — спросила Аннерль. — Не мог нас пока приютить, коли Gnäfrau[38] знакома с хозяевами?

— Я с ними не знакома, это моя мать с ними знакома, — сказала Лиза, отступая в сторону перед старенькой детской коляской, на которой возвышалась гора полосатых перин; коляску катила посередине тротуара дама в большой шляпе, сопровождаемая четырьмя детьми, которые, чтоб не потеряться, держались за юбки матери.

— Все равно, я бы попросила у него приюта, — с каким-то кислым чувством превосходства сказала Аннерль, качая Мишу. — Чтобы хоть у бедного дитяти была крыша над головой… Замолчи сейчас же, Mäuserl![39] А то драгуну отдам!

Драгунов, особенно их больших блестящих касок, Миша очень боялся; поэтому, услыхав такую угрозу, он закричал еще громче и так надсаживался, что видно было, как в глубине до невероятия раскрытого ротика трепещет фиолетовый язычок.

— Думаете, попросить его? — неуверенно спросила Лиза.