Брак по-американски - [34]

Она говорит, что ей здесь лучше, на краю старого района, в сообществе школьных учителей, семейных врачей и представителей других профессий с зарплатой и соцпакетом, которые поднялись на волне правозащитного движения. Живи они западней, в месте пороскошней, ее соседями были бы реперы, пластические хирурги или специалисты по маркетингу. А папа, в свою очередь, говорит, что не хотел бы жить под каблуком у какого-нибудь союза собственников, который бы стал ему указывать, что он может, а что не может делать со своим же домом.

Папа очень напористый и упрямый, этими качествами и объясняется его неправдоподобный успех. Двадцать лет он, отработав весь день в школе, удалялся в свою подземную лабораторию ковыряться в соединениях. В моих детских воспоминаниях он почти всегда одет в белый халат, на который навешаны старые значки: «Свободу Анджеле!», «Молчание – знак согласия», «Я – Человек». Папа отрастил волосы, буйные и непослушные, хотя «черный значит красивый» уже давно превратилось в «черный значит просто обычный». Немногие жены остались бы замужем за таким неряшливым мечтателем и не обращали бы внимания на специфические запахи, поднимавшиеся из подвала, но Глория поощряла папины эксперименты. Она, как и он, работала весь день, но все равно находила время, чтобы заполнять и отправлять его заявки на патенты. Когда его сейчас спрашивают, как он из босяка из Санфлауэра в Алабаме стал чокнутым ученым-миллионером, он отвечает, что был слишком озлоблен, чтобы сдаться.

И я никогда не думала, что его несгибаемая воля обратится против нас с Дре. В конце концов, папа сам в первую очередь сватал меня именно за Дре. Рой был полон замыслов, молодых и розовых, как свежая кожа под болячкой, и поэтому папе он нравился, но как человек, а не мой будущий муж. «Я уважаю его амбиции. У меня они тоже были. Но ты не хочешь провести остаток жизни с человеком, который хочет что-то кому-то доказать». При этом к Дре он относился с исключительной нежностью: «Дай парню шанс!» – повторял он постоянно, вплоть до вечеринки по случаю нашей с Роем помолвки. Когда я настаивала, что мы с ним как брат и сестра, папа отвечал: «Тебе сестра только твоя сестра». А когда он злоупотреблял пивом, он говорил так: «Мы с твоей мамой огребли по полной, чтобы создать семью. Но тебе-то не надо подставлять спину под удары, чтобы жить так, как хочешь. Ну, посмотри на Андре. Ты его знаешь. Он нам уже как родной. Хоть разок пойди простым путем».

А теперь при виде Дре он способен лишь на короткий кивок, и не больше.

Утром в День благодарения мы с Андре приехали к родителям с пустыми руками, принеся им лишь новости о нашем новом статусе и грядущем освобождении Роя. Я обещала им два десерта: немецкий шоколадный торт для папы и шахматный пирог для мамы, но я слишком волновалась, чтобы печь. Сладости очень пытливы, переменчивы и капризны. Любой торт, приготовленный в тот день моей рукой, схлопнулся бы в духовке, отказавшись подниматься.

Когда мы приехали, папа сидел перед домом, разбираясь с рождественскими украшениями. На таком большом участке он мог с размахом продемонстрировать свое праздничное настроение. Он надел футболку задом наперед, и надпись «Только в Атланте» читалась на его узкой спине, пока он, присев на корточки посреди широкой зеленой лужайки, бритвенным лезвием вскрывал три картонные коробки с волхвами.

– Помнишь эти футболки? – спросил Дре, пока мы взбирались по крутому подъему.

Я помнила. «Только в Атланте» было одной из многих предпринимательских затей Роя. Он надеялся, что это станет южной версией мании на «Я люблю Нью-Йорк», которая где-то принесла кому-то очень много денег. Он успел только заказать несколько футболок и пару брелков, а потом его забрали.

– У него всегда была идея.

– Да, это точно, – сказал Дре, повернувшись ко мне. – Ты в порядке?

– Да, все хорошо, – ответила я. – А ты?

– Я готов. Но я не могу врать. Иногда я чувствую себя ужасно виноватым просто потому, что я живу так, как хочу.

Мне не нужно было говорить ему, что я все понимала – он и так это знал. Для этого чувства должно быть отдельное слово – когда крадешь вещь, которая тебе уже принадлежит.

Мы понаблюдали за папой еще пару минут, собираясь с силами, чтобы изобразить праздничную радость. Из каждой коробки папа достал по Бальтазару – смуглому волхву, – а остальных убрал назад. Что он собирался сделать с остальными, белыми, я и понятия не имела. В стороне, ожидая своей очереди, расположились рождественские ясли, два надувных снеговика и окутанное гирляндой семейство оленей на выпасе. На веранде, поднявшись на середину стремянки, стоял дядя Бэнкс и разбирался с чем-то похожим на светящиеся сосульки.

– Всем привет, – сказала я, раскинув руки, обнимая всех присутствующих.

– Селестия, – сказал папа, не игнорируя Дре, но и не замечая его. – Испекла мне пирог?

– Здравствуйте, мистер Давенпорт, – сказал Дре, притворяясь, что его тоже поприветствовали. – С Днем благодарения! Ну не думали же вы, что мы придем к вам на праздник с пустыми руками. Я вам принес бутылку «Гленливета».

Папа вытянул шею, повернувшись ко мне, я наклонилась и поцеловала его. Он пах кокосовым маслом и коноплей. Наконец, он протянул руку Андре, и он принял ее, просияв.