Брак по-американски - [36]

Я почувствовала, как на меня смотрит Глория. Я взглянула на нее, у меня с губ готов был сорваться вопрос, и она кивнула в ответ, будто знала то, чего знать не могла.

На десерт у нас был ежевичный торт, рецепт достался маме от бабушки. Чтобы торт был готов ко Дню благодарения, его надо испечь в последний день лета, залить ромом и убрать подальше, когда светлячки пеленой висят в воздухе. Этот десерт сыграл свою роль в романе моих родителей. Глория, тогда – учительница обществознания, предложила ломтик рассыпчатого торта новому учителю химии. «Меня просто околдовали!» – утверждает он и по сей день.

Глория поставила торт на стол, и до меня дошел аромат рома, корицы и гвоздики. Я обернулась, чтобы посмотреть на нее через плечо, и она тихо сказала: «Что бы ни случилось, я всегда буду твоей мамой». Я перевела взгляд на тарелку: на кружевной бумажной салфетке стоял кусок торта, а с краю на блюдце лежала ложечка. Это напомнило мне наш предсвадебный ужин. Рой попросил в качестве торта жениха[36] мамино фирменное блюдо. Пока остальные в ресторане ели утку и пили «Каву»[37], Глория вывела меня наружу. Мы стояли на парковке у душистого куста гардении, и она притянула меня к себе: «Я счастлива сегодня потому, что ты счастлива. Не потому, что ты выходишь замуж. Меня все это великолепие не волнует. Меня волнуешь только ты». Так она тогда дала свое благословение. И я надеялась, что она одарит меня им еще раз.

Я повернулась к Андре – он излучал уверенную радость. Я посмотрела на дядю Бэнкса – он вполголоса увлеченно мурлыкал о чем-то с Сильвией. Наконец, я повернулась к папе. Столько лет я была папиной дочкой, его Стрекозой. На свадьбу я надела балетки не для того, чтобы быть ниже Роя, а для того, чтобы не слишком возвышаться над папой. И хотя я попросила священника убрать слово «повиноваться», ради папы мы оставили строку «который выдает эту женщину за этого мужчину», чтобы он мог сказать «я» своим на удивление низким голосом.

Сидя за столом, я подняла бокал, на дне которого оставался только глоток чая. «У меня есть тост». Пять бокалов поднялись вверх будто сами собой. «За дядю Бэнкса, чьи неустанные труды, наконец, возымели успех. Рой освободится из тюрьмы к Рождеству».

Сильвия издала одобрительный возглас и подняла бокал над немым столом, надеясь, что кто-то чокнется с ней. Дядя Бэнкс сказал: «Спасибо», мама сказала «Все-таки Он помог нам!», а папа промолчал.

Андре встал из-за стола. Длинный и худой, он возвышался в комнате, как маяк.

– Дорогие все. Я предложил Селестии выйти за меня замуж.

О нашей с Роем помолвке мы объявили за тем же столом, примерно в той же обстановке, но эта новость была встречена «Бордо» и аплодисментами. А на этот раз папа повернулся ко мне и вкрадчиво спросил:

– И что же ты ответила, Стрекоза?

Я встала рядом с Андре.

– Папочка, я согласилась, – я попыталась произнести эти слова уверенно, но вместо этого услышала в них вопрос, нужду.

– Мы можем все уладить, – сказала моя мама, глядя на отца. – Мы все обговорим.

Андре обнял меня за плечи, и я поняла, что дышу глубоко, пытаясь успокоиться, а глаза жгут слезы. От правды становилось спокойнее, хоть она и была тяжела.

Мой отец поставил пустой бокал рядом с нетронутым куском торта.

– Это неправильно, – сказал он буднично. – Стрекоза, я не могу с этим согласиться. Ты не можешь выйти за Андре, ведь у тебя уже есть муж. Я хочу взять на себя часть ответственности за это. Я с детства тебя баловал, и теперь ты думаешь, что жизнь – это ежедневный праздник. Но это не так. Мы не всегда получаем то, чего хотим.

– Папа, – сказала я. – Но ты же лучших других знаешь, что любовь иногда не подчиняется правилам. Когда вы с мамой поженились…

– Селестия, – у Глории было такое выражение лица, что я не знала, как его понимать, как предупреждение, данное на иностранном языке.

Тут вмешался папа:

– Абсолютно другая ситуация. Когда я встретил Глорию, у меня были смягчающие обстоятельства. Я состоял в браке, в который вступил слишком рано и поспешно. А твоя мама – мой единомышленник и правая рука. Родственные души всегда друг друга найдут.

– Мистер Давенпорт, – сказал Андре. – Но Селестия именно это для меня и значит. Я хочу связать с ней свою жизнь.

– Сын, – сказал папа, сжав вилку так, будто это вилы. – Я тебе одно скажу. Рой в заложниках у государства. Он – жертва Америки. Когда он вернется, ты как минимум должен вернуть ему жену.

– Мистер Давенпорт, при всем уважении…

– Мистер Давенпорт это, мистер Давенпорт то… О чем тут вообще говорить? Рой вернется домой, пять лет просидев в тюрьме вообще ни за что, и вы хотите, чтобы он, вернувшись, увидел, что у жены на пальчике твое кольцо, а ты всем рассказываешь, как ее любишь? А вот я скажу вам, что он увидит: жену, которая отлично раздвигает ноги, и так называемого друга, который не умеет вести себя как мужчина, и к тому же черный мужчина.

Теперь встала и мама:

– Франклин, извинись.

Андре сказал:

– Мистер Давенпорт, вы вообще себя слышите? Можете ненавидеть меня сколько хотите. Я пришел сюда, чтобы получить ваше благословение, но мне оно не нужно. Но Селестия – ваша дочь. Вы не можете о ней так говорить.