Брак по-американски - [38]

Зная, что никакой главный вход мне не светит, папа ждал меня на парковке сзади, стоял, прислонившись к капоту своего «Крайслера». Я шел к нему, а Рой-старший поднял ворот и провел рукой по волосам. Когда я прищурился, защищаясь от послеполуденного солнца, его губы растянулись в улыбке.

В тот день вместе со мной освободилось несколько человек. Молодого парнишку, не старше двадцати, встречала родня с серыми воздушными шариками в форме елочных украшений; маленький мальчик с резиновым красным носом нажал на грушу на велосипедном рожке, и нос каким-то образом загорелся. Другого парня никто не ждал. Он сразу пошел к серому микроавтобусу до автовокзала – он шагал, не глядя по сторонам, будто его тянули за поводок. Остальных забирали женщины: мамы, жены и девушки. Они подъезжали к воротам, но дальше за руль садились мужчины. В тот ясный зимний день я вышел из двери последним. Ботинки на ногах – кожаные броги – казались чужими. Костюмные носки где-то потерялись, и я надел обувь на босу ногу. Я пошел к отцу, под кожаными подошвами чувствовался шероховатый асфальт. Отец, какое это теперь неловкое слово, когда я подхожу к Рою-старшему, боясь хотеть чего-либо. Когда я оканчивал школу и был уже слишком взрослым, чтобы Рой-старший наказывал меня за мои мальчишеские выходки, он мне сказал: «Слушай, парень, когда тебя арестуют – мне не звони. Блудные сыновья – это не мое. И гулянки, когда вернешься, тоже от меня не жди». Но тогда мы еще думали, что в тюрьму сажают только тех, кто виновен, или тех, кто, по крайней мере, глуп.

И сейчас, если кто и заслужил вечеринку, так это я, второй сын, тот, кому не достался откормленный теленок. Или Иов. Или Исав, или любой из тех многочисленных персонажей в Библии, что остались ни с чем. Когда я в ту роковую ночь пошел за льдом к автомату, все разумные решения, которые я принимал раньше, разом обнулились.

Ту женщину кто-то изнасиловал – это было видно по ее дрожащим пальцам, которые плясали у нее на коленях, – но не я. Я помню, что отнесся к ней с нежностью. Сказал ей, что она похожа на мою маму, а она сказала, что всегда хотела иметь сына. Пока мы шли к ее комнате, я разоткровенничался и рассказал ей, что мы с Селестией поругались из-за ерунды, и она обещала поставить за меня свечку.

В суде мне было ее немного жаль, пока она излагала свою ужасную историю, разрушая мою жизнь. Она говорила вдумчиво, будто выучила показания наизусть, описывая свое тело и то, что с ним было сделано, терминами из учебника. В зале суда она смотрела на меня, и ее губы дрожали от страха, а еще – от боли и ярости. Она считала, что ее изнасиловал именно я, сразу после того, как она помолилась за меня, наш брак и ребенка, которого мы хотели. Когда ее спросили, уверена ли она, она ответила, что узнает меня при любых обстоятельствах.

Интересно, сможет ли она узнать меня сейчас? Сможет ли кто-то из моих прежних знакомых узнать меня сегодня? Виновен ты или нет, тюрьма меняет тебя, превращая в осужденного. Шагая по парковке, я по-настоящему помотал головой, как мокрый пес, чтобы выкинуть эти мысли из головы. Я сказал себе, что я, в конце концов, отсюда вышел, вот что главное. А из задней двери, главного выхода, значения это не имеет.

Так что вот он я. Свободный, как говорится, человек. И наплевать, что нет никаких блестящих шариков, коньяка или откормленных телят.

Рой-старший не стал вставать со своего места на капоте, чтобы встретить меня. Он смотрел, как я иду, и, когда я подошел к нему на расстояние вытянутой руки, он раскинул руки и притянул меня к себе. Мне было тридцать шесть. Я знал, что у меня впереди еще много лет, но не мог перестать считать те, что у меня забрали. Я прикусил губу и, чувствуя горячий вкус собственной крови, стоял под тяжестью и защитой рук своего отца.

– Рад тебя видеть, сын, – сказал он, и я насладился этим словом, его правдой.

– И я рад, – сказал я.

– Рановато ты.

Тут я не смог сдержать улыбку. Я даже не знал, о каком именно рановато он говорит. Имел ли он в виду пятидневный срок, о котором объявили три дня назад? А еще ведь нельзя забывать, что я откупился, отдав меньше половины от заявленной двенадцатилетней цены. Так что я сказал:

– Ты же меня всегда учил, что на пять минут раньше – это уже поздно.

Он тоже улыбнулся:

– Рад, что ты меня слушал.

– Всю свою жизнь.

Мы сели в «Крайслер». Когда меня посадили, он ездил на этой же машине.

– Хочешь навестить Оливию? Я сегодня там еще не был.

– Нет, – сказал я. Я был не готов предстать перед прямоугольником земли и увидеть глубокие буквы маминого имени, высеченные в холодном мраморе. Единственной женщиной, кого мне хотелось увидеть, была Селестия, но она была в Атланте, за пятьсот семь миль по шоссе отсюда, и даже на знала, что я уже на свободе. Рой-старший выпрямился:

– Ладно, ничего страшного. Оливия никуда не денется.

Думаю, он хотел сказать это небрежно, но слова врезались глубоко.

– Нет, не денется, – сказал я.

Следующие несколько миль мы ехали в тишине. Слева огни казино соревновались с солнечным светом и выигрывали. Сновали машины в поисках парковки. Впереди из кустов торчал нос патрульной машины: контроль скорости. Все, как всегда.