Брачный аферист - [21]

— Так, значит, ключ от каюты ты стащил для коллекции. Или он случайно у тебя остался?

— Для коллекции.

— С «Чернышевского» тоже брал?

— Оттуда — нет.

— А почему?

— Наверное, на «Чернышевском» проверяли строже.

— Ладно, так и запишем. Кстати, «Чернышевский» и «Терек» сильно различаются?

— Нет, они одинаковые.

— Совсем одинаковые?

— Да, двухпалубные, водоизмещение одинаковое, та же отделка и тому подобное. Они венгерского производства. Я на них столько проплавал, Михаил Петрович…

— Нравятся?

— Хорошие теплоходы.

— И ты сознательно выбирал именно «Терек»?

— Мне нет разницы, хоть «Иван Франко», хоть «Чернышевский», хоть «Терек».

— Но мне есть разница, Юрий Юрьевич. Потому что на «Тереке» было совершено убийство.

Снова Ладжун застигнут врасплох, и снова — никакой ряби на поверхности.

— Тебе об этом известно?

— Ни грамма не знаю, — быстро сказал он.

— Нет? Но ты же плыл последним рейсом.

— Последним.

— А случилось в предыдущем. Должен был слышать.

— А я не прислушивался. Я же отдыхал, тем более с девушкой.

Вцепился он в девушку намертво, не подозревая, что вешает себе на шею тяжелый-претяжелый жернов.

— За месяц плавания «ни грамма» не слыхал? Быть не может, Юрий Юрьевич. При твоей-то наблюдательности?

Ладжун перехватил из руки в руку сигарету, забарабанил по столу. Момент был затруднительный.

— Пусть ты отдыхаешь. Но из каюты ты выходил. В ресторане сидел. А кругом разговоры про обстоятельства и кого подозревают.

— Если б я знал, я бы сказал, клянусь честью! Если бы мог следствию помочь и вам лично… Наверно, были разговоры, были. Но я пропускал мимо ушей, мне дела нет, я при чем?

— А когда со штурманом водку пили, неужели он ни словом?..

— Нет, он рассказывал, что судно ставят на ремонт. Он в отпуск до весны, а судно на ремонт.

— Ты, Юра, на одну мысль меня навел: раз ничего не слыхал об убийстве, то плыл ты, выходит, не тем рейсом, не последним.

— Вы думаете?

(Давай-давай, пора уж отступить на шаг, пришло время.)

— Иного объяснения не вижу.

— Может быть, и правильно, черт возьми! Если разобраться, я мог перепутать. Я могу запомнить, что было десять лет назад, но иногда книгу читал только вчера — и забыл. Бывает так.

— Бывает, бывает. Постарайся припомнить, когда плыл на «Тереке». Для порядка. В деле нужен порядок.

Вот так, не выкладывая на стол козырей, а предоставляя Ладжуну возможность отступать постепенно, одно вранье сменяя другим, осуществлял Михаил Петрович ту тактику, которую Ладжун — в силу особенностей характера — принимал довольно охотно, но которая была ему опасней всего.

И не торопился Михаил Петрович, не шел на эффектный штурм.

— Пусть дозреет, дозреет, — повторял он. — Время работает на меня. Я Юрию Юрьевичу с каждым часом нужнее. Зачем? Затем, что охота признаться. Нет, братцы, не шучу. Всегда ведь так: сопротивляется человек, отрицает, а в глубине души что-то его тянет открыться и заговорить о страшном, о потаенном… Мы уже близко подошли к самому больному. Скоро нервы сдадут, не железный.

Ладжун продержался еще два дня. За это время Михаил Петрович провел долгожданное для группы опознание. Ладжун перенес его сравнительно спокойно — видимо, предчувствовал, что оно неизбежно, и подготовился. Боцман, штурман и буфетчица по очереди указали на него как на пассажира, который ехал предпоследним рейсом, с командой держался на короткой ноге и неожиданно сошел в Ярославле.

Юрий Юрьевич все подтвердил, а по окончании процедуры, оставшись вдвоем с Дайнеко, разразился бурной и многословной речью, полной обид и претензий. Если он за давностью и обилием своих приключений что-нибудь спутал или упустил, то к лицу ли Михаилу Петровичу ловить его, устраивая «канитель и комедию»?! Разве он, Ладжун, стремится что-то скрыть? Стоило просто напомнить, как было дело, раз Михаилу Петровичу это известно. Да, только так и следовало поступить, а не ставить его в неловкое положение перед правосудием, не унижать перед людьми, которые относились к нему по-дружески. Что они теперь подумают о Юрии Юрьевиче?! Позор!

Дайнеко выслушал с серьезной миной.

— Рад, — сказал он, — что ты утвердился в желании быть до конца правдивым.

— Да, я утвердился. Я прямой человек, Михаил Петрович, пусть мне даже хуже будет, и я даже буду жалеть потом, но я расскажу все как есть. Хотите знать, почему я сошел в Ярославле? Да потому, что еще в Тутаеве хотел…

— Обожди, Юра, к этому мы придем позже.

(Отрепетированная сказка мне не к спеху.)

— Давай вернемся к вопросу, который мы уже обсуждали, но несколько в ином плане. Выяснилось, что плыл ты не последним рейсом и разговоров о происшествии действительно не слыхал. И не мог слышать, потому что сошел в Ярославле до того, как обнаружили тело. Ну, а саму-то убитую ты видел в живых? Был знаком?

— Ну… можно сказать, и знаком, и не знаком. Как всякий пассажир, если хочет прилично питаться, понимаете? За свои деньги имеет право. Но нужно знать шеф-повара или заведующую, чтобы отношение было, понимаете?

— Ладно, пишем: знаком, но не близко. Так?

— Да. Я считаю, близко — это когда… вы понимаете.

— Тут этого не было?

— Никогда в жизни!

— Ну, а как она вообще тебе казалась?