Божественный лик Византии - [271]
Нет сомнения, что образ царя, описанный Феодором II, являлся живой зарисовкой с него и остальных самодержцев: «Какая существует для нас забава? Мы во цвете лет состарились душой. На восходе солнца, проснувшись, мы посвящаем свои заботы солдатам, а когда солнце поднимается – приему послов. Далее мы делаем смотр войскам, в полдень – рассмотрение текущих дел по гражданскому управлению. Когда солнце склонится к закату, я утверждаю представленные приговоры. А когда солнце уйдет за берега океана, мы печемся о делах, касающихся походов и снаряжений. Мы бодрствуем и благодарим Бога, поставившего нас не по заслугам опекать многих»[1514].
Идея общего блага, блага отечества, была чрезвычайно укоренена в сердцах царственных особ. И речь Андроника III, посягнувшего на власть деда, Андроника II, рождена искренним позывом души, а не честолюбивыми помыслами; или не только ими. «Если бы я видел, – сказал юный царевич, – что Римское царство возрастает, и наши пределы расширяются, то я охотно хранил бы спокойствие. Но когда я вижу, что положение римских дел становится с каждым днем хуже и хуже, и что неприятели только не перед самыми воротами столицы хватают и режут несчастных римлян, – что, вы думаете, я чувствую?»[1515]
Ответная речь соперникадеда не менее впечатляет. Андроник II заявил: «Если бы я знал, что, сняв калиптру, устраню опасность для подданных, то, будь я лишен наследства Христова, от всей души предпочел бы спокойствие царской власти»[1516].
На пороге вечности другой царь, Михаил VIII, искренне, как перед Богом, говорил: «Я не искал трона, но был вынужден принять его как достойнейший».
Прекрасно осознавая, чем завершится осада турками Константинополя, многие византийцы предлагали св. Константину XI покинуть город, тайно отплыв на Запад, в Италию, и там возглавить сопротивление. Но царь решительно отказался, желая разделить со своим народом грядущую катастрофу. И когда турки ворвались на улицы Константинополя, св. Константин XI сбросил с себя знаки царского достоинства и вместе с двумя товарищами устремился на врага. «Город захватывают, а я все еще жив?» – крикнул он. И это были последние слова, которые слышали от него; он пал в последние минуты сражения[1517].
Многие из последних Византийских царей являлись помимо этого еще и прекрасными дипломатами. Именно благодаря усилиям царей из династии Ласкарисов была бескровно преодолена татарская угроза. Ну, а многолетняя дипломатическая баталия Михаила VIII Палеолога с восемью Римскими папами и самыми могущественными дворами европейских держав вообще вошла в учебники дипломатии как хрестоматийный образец[1518].
Возрождение Византийской империи и постоянные войны окончательно расстроили царскую казну. Называя вещи своими именами, следует сказать, что последние императоры некогда величайшего государства мира стали нищими. Когда после венчания Иоанна VI Кантакузена во дворце устроили пир, из всех чаш, поданных к столу, не оказалось ни одной золотой или серебряной. Часть посуды была из олова, часть из глины или морских раковин. Императорские диадемы и одежды были украшены стеклом (!) вместо бриллиантов, а позолоченная медь заменяла золото[1519]. Нелишним будет напомнить, что Кантакузен являлся одним из богатейших аристократов Византии, что же говорить о других?!
Но никогда, ни при каких обстоятельствах ни один царь не пытался использовать свои возможности для поправки расстроенного бюджета императорской семьи. Доказательство этому – исторические факты, которые красноречивее любых слов. Святой Константин XI не имел средств, чтобы прибыть в столицу и принять власть положенным способом. А потому, презрев стыд, был вынужден просить у каталонцев судно для поездки. Безвозмездно, разумеется[1520]. О злоключениях Иоанна V с кредиторами уже говорилось выше.
Не удивительно поэтому, что, несмотря на все более обнаруживающуюся слабость власти, императоры «византийской осени» сохраняли неизменным свой высочайший статус и авторитет в глазах сограждан и вовне. Задолго до освобождения Константинополя, в 1219 г., Венецианский подеста, будущий дож Джакомо Тьеполо (1229—1249) заключил с Феодором I Ласкарисом торговый договор, в котором Никейский царь именовался «Римским императором»[1521]. Такие факты многого стоят.
А вот красноречивое письмо, написанное монахами Афона Михаилу VIII: «Державнейший, боговенчанный, боговозвеличенный святый наш владыка. Бог, украсив тебя императорской властью, прежде всего увенчал тебя светлым, как день, богосплетенным венцом православной веры. Ибо знает Господь людей своих и “кого предузнал”, того и счел справедливым избрать. И его Бог превознес на великую высоту славы и владычества и показал царем на земле, царствующего по высшей воле благоубедительно, то есть всеблагочестиво и боголюбезнейше. Послушай, царь святый, ибо ты радуешься, слыша, и судишь судами прямыми и справедливыми, руководствуясь божественными установлениями»[1522].
Когда однажды Иосиф I, уже оставивший по старости престол, написал Михаилу VIII послание, в котором упустил в титулатуре императора слово «святой», это вызвало бурную негативную реакцию. «Не считает ли меня Иосиф недостойным святости?» – вопрошал василевс. Не только царь, но и архиереи обратились к экспатриарху за разъяснениями, и тот долго объяснялся, что произошла ошибка переписчикамонаха. В качестве доказательства он демонстрировал черновик письма к императору, где присутствовала вся титулатура без изъятия.
