Божественный лик Византии - [268]
А патриарх Исаия писал Армянскому католикосу: «От нас священные благочестия догматы распространяются по всей Вселенной, от нас учения божественных Отцов и святых Соборов, богодухновенные законы от нас, словно из некоего источника, истекли в полноту церковную»[1491].
Евфимий II без какихлибо сомнений назначал лиц на все церковные должности по собственной инициативе, что вскоре привело к его конфликту с императором св. Мануилом II и последующему низложению.
И раньше патриархи порой диктовали императорам условия, на которых те могут получить их духовное благословение. Достаточно вспомнить начало императорства Иоанна I Цимисхия (969—976) в патриаршество Полиевкта (956—970). Но все же в те времена трения между двумя властями происходила по поводу вмешательства василевса (иногда, действительно, тягостного для клира) в дела священноначалия. Сейчас же баталии перенеслись на другую почву. Иногда возникало ощущение, что на Константинопольском престоле восседает тень могущественнейшего патриарха Михаила Керуллария (1043—1058), для которого преград его воле не существовало.
Так, Афанасий I в сентябре 1303 г. обязал царя подписать обещание не только охранять независимость и свободу Церкви, но и рабски повиноваться ей, подчиняясь каждому ее требованию[1492]. Подразумевая, конечно же, под «Церковью» себя – первый (и верный) признак папизма.
Если верить очевидцам тех событий, именно Иоанн XIV Калека, возложивший на Алексея Апокавка высшие государственные полномочия и поддержавший того против Кантакузена, фактически развязал Гражданскую войну, окончательно убившую Византию[1493].
Участие патриархов в решении политических проблем отечества не может не приветствоваться, поскольку в прежние века эта практика нередко оказывалось спасительной для Империи. Достаточно вспомнить, например, сколь многим обязана Византия Константинопольскому патриарху Сергию (610—638) во время Римоперсидской войны при императоре Ираклии Великом (610—640). Однако в описываемое время эта деятельность осуществлялась не во имя Римского государства и даже не Церкви как таковой, а в интересах исключительно священноначалия.
Не удивительно поэтому, что вторжение клира в сферу политики начало носить избирательный характер, основываясь на новой идее параллелизма государственных и церковных интересов. Причем нередко священноначалие произвольно определяло перечень вопросов, по которым патриарх имел последнее слово, и круг проблем, совершенно безынтересных для него. Так, в частности, вопросы безопасности государства уже не всем архиереям и далеко не всегда казались относящимися к Церкви. Дошло до того, что на одном из совещаний Михаила VIII с патриархом и епископами, где обсуждался вопрос заключения с Римом Лионской унии, Иосиф I откровенно высказался в том духе, будто его дело – молиться, а защита Римского государства – исключительно забота царя[1494].
Государственная казна последних веков Византии представляла собой жалкое зрелище. Константинопольская церковь тоже лишилась многих источников доходов, но все же чувствовала себя гораздо увереннее[1495]. Но мы напрасно будем искать массовых примеров пожертвования церковных ценностей на благо и нужды государства, как это зачастую бывало ранее. И красочной иллюстрацией того, как относился клир к неизбежной войне с турками, служит тот факт, что весной 1453 г. Византия смогли выставить для обороны Константинополя не более 5 тысяч воинов, нуждавшихся буквально во всем. В это время вокруг Константинополя располагались многочисленные монастыри, но ни один из них не повторил будущего подвига ТроицеСергиевой Лавры или Смоленска.
Случались и откровенно скандальные истории, когда, наоборот, патриархи вторгались в вопросы, которые имели к ним отдаленное отношение. Так, после возвращения из похода против болгар царь Михаил VIII отправился в храм Святой Софии, чтобы вознести благодарственные молитвы Богу, но на пороге был встречен Арсением Авторианом, сделавшим ему строгий выговор. Патриарх напомнил императору, что уже неоднократно запрещал ему (!) вести войны с христианами. Палеолог, не желая скандала, смиренно воспринял слова патриарха, заметив лишь, что этой войной он приобрел желанный мир. Но архиерей не принял объяснений[1496].
Как говорят, получив однажды отказ со стороны Андроника II по одному из своих ходатайств, Исаия раздраженно писал ему: «Ты приказываешь мне заниматься только делами Церкви, а себе предоставляешь по своей воле править государством. Но это то же самое, как если бы тело говорило душе: «Я не нуждаюсь в твоем содействии при отправлении функций; я свое дело делаю, как хочу, а ты делай свое, как умеешь»[1497].
Отличился и уже упоминавшийся Иоанн Созопольский. В то время Сербия являлась опасным врагом, с которым необходимо было удержать мир любой ценой. В течение 7 лет византийцы теряли одну область за другой и терпели поражение за поражением[1498]. Нужны были быстрые и действенные меры, и в 1299 г. император Андроник II дал согласие на брак Сербского короля св. Стефана II Уроша (1282—1321) со своей 5‑летней дочерью от второго брака Симонидой. При том непременном условии, что до совершеннолетия невеста будет проживать в Константинополе с родителями. Однако патриарх категорически отказался дать согласие на этот брак по причине его возрастного мезальянса. Как будто такие браки являлись чемто необычным для венценосных лиц
