Божественное дитя - [47]

- Нет, только не это, Я вам запрещаю, вы должны относиться ко Мне с уважением! Она оборвала его:

- Как хочешь, малявка. Или ты соглашаешься, или я ухожу!

Крохотный Вождь прикусил язык. Он разом лишился права на большие буквы и на привилегию говорить о Себе в третьем лице. Какое несчастье, какой позор! Вот куда завели его нечистые мысли! К счастью, беседы их происходили при закрытых дверях. Если бы люди узнали, что он всего лишь развратник, урчащий в своей сальной постели, и что потаскушка смеет третировать его, от его авторитета не осталось бы и воспоминания. Только бы она не проболталась! Быть может, нужно предложить ей денег за молчание? Но это наведет ее на мысль о шантаже, что ускорит катастрофу. В какую же глубокую лужу он сел!

Тиранят обычно тех, кто нас любит, - равным образом любят тех, кто нас тиранит. Чем больше измывалась над горе-воздыхателем вздорная девка, тем большую забирала власть. Обыкновенная бабенка сокрушила Мессию. Она относилась к нему без всякого почтения и вела себя по-хамски. С Мадлен она также не церемонилась, щипала ее за жирные щеки и восклицала: "Толстуха все дрыхнет?" - насвистывала в такт храпу, с омерзением обнюхивала соню, разгуливала по комнате, словно у себя дома, критикуя мебель, обои, драпировки. Ей нравилось закатывать Луи холодный душ. То безмятежная, то злобная, она привязала его к пыточному столбу и отплясывала вокруг него танец индейца, снявшего скальп. Нарочно выбирала для разговоров самые пустые темы, подкрашивалась, слушая идиотскую музыку по радио, выбирала помаду, без умолку трещала о самой себе, с громким чавканьем жевала резинку, выдувая из нее огромные пузыри, которые с треском лопались. Она с нескрываемым удовольствием коверкала язык, строила самые несуразные фразы, всячески провоцировала малыша. Приходила одетой как добропорядочная девушка, но за обличьем чопорной барышни скрывалась другая Люсия - в подвязках, в трусиках-бикини, в наглом бюстгальтере без бретелек, подпирающем налитые, словно снаряды, груди. Она начинала мерзко зубоскалить, позволяя себе игривые выражения и скабрезные шуточки. Доведя младенца до исступления, вертихвостка удалялась, чтобы пойти в ресторан или ночной клуб со своим ровесником, "красивым малым, высоким и сильным, вот такие мне и нравятся". И бросала ему с порога, одарив сладкой улыбкой: "Пока, мышиное дерьмо".

Терзаемый страстью и подозрениями, Луи не смыкал глаз всю ночь, борясь со своим инструментом и бормоча сквозь зубы весьма непристойные слова. На следующий день он засыпал Люсию вопросами,, желая узнать все подробности прошлого вечера. Почувствовав, что он дошел до точки и изнемогает от ревности, она переходила к рассказу: великолепно используя фигуру умолчания и литоты, живописала ему развитие интрижки вплоть до бесстыдных заключительных сцен и при этом так плотоядно облизывалась, так раздувала ноздри, что Маленький Поросенок совершенно терял голову. Последний удар она наносила ему какой-нибудь особо пикантной деталью - и он начинал кататься по полу, теряя остатки разума.

О, как она наслаждалась муками этой трещотки! Но самовлюбленный младенец заслуживал куда большего наказания, и она добивала его циничными выходками, безжалостными насмешками уверенной в себе красивой шлюхи. "Ты хотел бы чмокнуть меня? Разжать мне бедра, поработать своим лемешком?" спрашивала она его, томно потягиваясь. Он вскрикивал: "Да, да", а она со смехом говорила: "И не стыдно тебе, ублюдочная мошонка, птичий хрен? Ты же знаешь, что я не для тебя, потому что гожусь тебе в матери, а ты мне в дедушки. Садись на горшок, придурок!" Донельзя оскорбленный Луи попытался научиться выдувать пузыри из жевательной резинки - ему специально поставляли чуингам - или хотя бы свистеть в два пальца. Кроме того, он носил теперь светящееся ожерелье, а к набедренной повязке прикрепил множество значков, звякающих на каждом шагу. Он подумывал также, не заказать ли себе несколько пар джинсов - пора было одеваться, идти в ногу с модой. Бедняга с досадой вспоминал, как Люсия однажды в шутку потребовала, чтобы Мадлен оплачивала ей услуги няньки. Но что бы она ни делала, его дудка свиристела - и тем громче, чем грубее девица себя вела.

Но вот настал день, когда хорошенькая принцесса решила устроить торги. Она потребовала фотографию шалуна, поясной портрет - ни больше ни меньше. В самом деле, никто не знал, как выглядит Луи, - все его изображения были окутаны туманной дымкой. Подобно ' Богу, он желал оставаться безликим. Догадавшись, чем угрожает ему просьба Люсии, он отказал наотрез. Риск был слишком велик. Девушка использовала все свои чары, чтобы убедить его. Сначала она дала согласие продолжать уроки. Луи не уступал - тогда она обещала показаться ему обнаженной. Этот аргумент тоже не возымел действия. И бесстыдница перешла от посулов к угрозам: стала его высмеивать, оскорблять и, в конце концов, прибегла к самому отвратительному шантажу - или он пойдет на попятный, или она больше не вернется. А заодно расскажет всем, что тыкала ему, словно обыкновенному маленькому засранцу, каковым он и является. Целую неделю ее не было, и Луи, измученный тревожным ожиданием, капитулировал. Съемку производил дружок балерины, щеголеватый малый со слишком длинными волосами; Луи потребовал полной тайны - никоим образом нельзя было разбудить Мадлен или потревожить службу безопасности. Однако дисциплина в Замке пошатнулась: юнец преспокойно сделал дюжину снимков Астрального Карлика анфас и в профиль, заверив, что никто, кроме троих посвященных, их не увидит. Когда Люсия, специально явившаяся загодя, вскрыла конверт, доставленный через посредство привратника в спальню Мадлен таинственным посланцем, она не сумела сдержать крик. Конечно, девушка не ожидала ангельского лика - ее вполне устроила бы симпатичная детская мордашка. А смотрел на нее морщинистый недоносок, младенец-Мафусаил, с лицом, похожим на преждевременно состарившуюся маску. Его покрытая трещинами кожа блестела, серая масса, напоминающая пудинг, вылезала из черепа и свисала со щек наподобие бакенбардов. Это было нечто среднее между осьминогом и кикиморой - существо, которое никогда уже не обретет свой подлинный облик.