Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [79]

Днем с огнем не сыскать в отечестве мятежной литературы! Самая снотворная, духом мышеносная, по сути супервральная, по чину шедевральная халтура века, идущая за макулатурный детектив… сгори в печах еще дровами! Согрей сирот печным теплом, самая орденоносная в мире — литература титулованных сановников!

Письмо 36

Алтан Гэрэл — ты, прервавший тьму моей жизни чудесный луч, одиннадцать суток освещала нашу тюрьму как солнце, ветер, дождь и ураган и мчишься в поезде по вольной земле, а я остался один во всей Вселенной и задыхаюсь от любви и счастья, клокочущих во мне океанскими волнами, я никого более не слышу, никаких пинков конвоя, зажмурюсь — и глыбы океанских волн несут, качают, сладостно подбрасывают меня в небо до головокружения!

О зыби опьянения!

Океан великий — это ты, моя Алтан Гэрэл!

Время, годы, испытания унесли и унесут навеки все мои физические мощь и гладь, и силы, которыми я был одарен от природы, часть, куски я рассеял по КПЗ, тюрьмам, лагерям, «Столыпиным»[18], но я обрету нечто высшее, чем кожа да кости, я обрету облик человеческий, в чем я более чем уверен, поверь!

Может, я и сейчас недостоин жить на земле, я этого и сам не знаю, я самолюбив, безмерно ревнив, коварен даже, но неравнодушен к чужому горю, не хочу клясться в том, что никогда не совершу зла и горя, но если такое случится, я уйду из жизни, чтобы более не угнетать родных и близких, а сейчас, как никогда в жизни, я удалился от смерти.

Я проклинаю и благодарю тот день навеки, когда я написал свое первое письмо к тебе, кто мог угадать, что ты — такая!

Я был поражен тобою, сколько хлопот, забот и тревог ты взяла на себя безвозмездно, суд и страсти людские— зачем?!

Чтобы только вытянуть меня из этой грязной берлоги, где «Закон — тайга, медведь — хозяин»?

«Мне не дожить до старости своих лет, но я не хочу умереть в неволе».

Эх!!! Проводил я тебя до КПК с красавцем Николаем Кизиловым, у которого хоть нашлись для тебя сувениры— блокноты в рукодельном переплете, а теперь каждую минуту чую и полон твоим отъездом, так и хочется страусом помчаться, догнать скорый поезд, чтобы поцеловать тебя еще раз, в прощальный раз за воротами тюрьмы.

Алтан Гэрэл, но нам с тобою поздно повернуть от той великой цели, которою мы задались, но знаешь ли, что по ночам я чуть с ума не сходил, молился за каждый будущий день при тебе, чтобы ты оставалась еще и еще, пока они сами не купили билет и не посадили тебя в поезд, эти блюстители порядка в любви.

Да будет все у тебя хорошо на работе и дома в Москве!

Теперь целую тебя бумажно, нежно, заочно, как горько!

10 сентября 1980 года. Твой Мелентий

Алтан Гэрэл, милая, я никак не хочу расставаться с тобою в письме, пока поезд мчит тебя прочь от наших гиблых мест, вся земля здесь на болоте, потому она колышется летом, а зимою плавучий слой-тесто примерзает льдом к остову прочно, чтобы никто-никто не провалился, вот где родились эти океанские зыби полноты счастья, поднимающие меня высоко-высоко к небу над колючею проволокою, чтобы увидеть хоть хвост твоего поезда, глотнуть бы дым счастливого паровоза!

Ну, до свиданья, Алтан!

Ты слышишь мой пронзительный крик?

От одной мысли, что более не увижу тебя, меркнет солнце над головою, но твой луч не допустит тьмы надо мною…

Да неужто я — Мелека Мелентий Семенович, родившийся 7 октября 1953 года???

Глава шестая. СОЛНЦЕ ЖИЗНИ МОЕЙ — Алтан ГЭРЭЛ!

Любовь — над бурей поднятый маяк,

Не меркнущий во мраке и тумане,

Любовь — звезда, которою моряк

Определяет место в океане.

Уильям Шекспир

Письмо 37

Солнце жизни моей — Алтан Гэрэл!

Ну, как ты доехала? Выспалась ли в дороге? С ходу ли вышла на работу? Не потеряли ли тебя там?! На что же будешь жить? Я написал домой матушке, чтобы она возместила все твои расходы, ведь приехала с двумя чугунными чемоданами, а уехала голодранкою пусторукою. Ради бога, получишь посылку и перевод на сто рублей, купи себе новый спортивный костюм хороший, тебе подойдет бордовый цвет. Ладно? Я так и вижу, как ты в бордовом шерстяном костюме играешь в волейбол, лупишь здорово, резвишься. Но как пожирало тебя алчными полтинниками наше офицерье, как голодное воронье, словно пятилетку прожили без законных жен, голодными зенками, как клыками грызли твое алое пальто, лизали слюнками твои белые туфельки, будто они жаждали услышать что-то об Олимпиаде или смерти Владимира Высоцкого, так они вдруг все одухотворились, хотя все знали прекрасно, что ты приехала только ко мне, а не ко всей зоне в гости. Ты видишь, что сегодня я как никогда привязан к жизни золотыми цепями самого солнца, и ревность, как кобра, поднимает свою голову вновь, вслед поезду озирается неблагодарная тварь! Но не о черной кобре ревности, а о высшей белоснежной зависти хотел я написать сегодня, как вольно, вольготно звучал твой грудной просторный голос, когда ты встала в кабинете замполита и широко, смело, вопреки тюрьме нашей размахнула руками:

«…и Он разорвал цепь бесконечных забот к тридцати годам, следуя звезде великой истины, не изменяя своей беспримерной внутренней честности — ночью после рожденья сына своего покинул царство навеки и пошел по земле босиком, подвижником святым скитался по миру более сорока лет, чтобы совершить свое великое Дело словом простым, объединяя народы Добром учения своего».