Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [73]

Шрифт
Интервал

А сердце билось кровью всех кровей.

Таким я увидела впервые Мелентия Мелеку в комнате свиданий.

Исчадие ада ни о чем не говорило, оно молчало, оживало, дыхание согревалось, сердце у него набухало, росло, казалось, что это существо искало самого себя. Коксующийся уголь разгорался! Я дала ему махровые носки, две пары привезла ему, он тут же надел сверх своих изорванных, синтетических. Заварила кофе, подала ему в большой алюминиевой кружке, что стояла на столе, испытанная, с несмываемыми пятнами во вмятинах, обжигающая голодные губы до пузыринок! Зубы Мелентия, забронированные каким-то легким металлом от крошения, стучались о края кружки. Оказывается, что мастера-зэки из медицинских банок куют себе коронки. Боже, как Мелентий пил запретный кофе, словно нектар небесный! Мы чокнулись шоколадом «Вдохновение» и потихонечку, как мыши, погрызли сладострастные тающие дольки, но расплавленный шоколад застревал у меня поперек горла. Как мне страшно и стыдно было невольно глазеть на изуродованные руки, похожие на пепельные куриные лапки в чешуе! Ноготь на левом мизинце раскромсан, искрошен словно ювелирными щипцами неизвестно зачем-то…

Свежебритая голова выпирает белизною капусты, худое изможденное лицо горело каждою порою, освещенное любовью, как лицо художника-подвижника. Огромная бордовая бородавка, как перезревшая ягода, села за ухом, эта бородавка, вся в сморщенных пупырышках и узорах, как изюм, вопила всеми дыринками от лезвия нечаянной бритвы, которая может полоснуть толстую горловину паразитки. Мне вдруг захотелось, чтобы на эту наглую бородавку села пчела-матка и ужалила ее насмерть, чтобы она высохла бескровно. А серые ласковые глаза Мелентия загораются, вспыхивают от величайшего смущения и стыда! «Сдалась тебе моя бородавка!» Он снял напульсники со страшных рук, это широкий ремешок для спасения сосудов при поднятии тяжестей. О, как круто вздуты вены, словно веревки переплетенные, кажется, что вот-вот они лопнут и кровища зафонтанирует! Мелентий говорит, что у него теперь разжижилась кровь от скудного питания и неволи, от ран кровь сразу не сворачивается, течет ослабшая кровь, как водица… О, господи! И кровушка-то в нем отощала, а в ком-то до того зажирела кровь, загустела, что не капнет ни капельки. Переливать цистерны жирной кровушки угнетателей ослабевшим нищим людям серебряными черпаками…

И сидит бледный Мелентий в монашеском черном одеянии, но пылает желанием, жаждет ласки, алчет сердце слияния! Какая священная концентрация всех земных желаний пылает и кипит в нем! Священный пламенный экстаз жизни клокочет, как сгусток нектара в переполненной чаше любви годами неволи страшной. Пей без дрожи, не беги, как заяц от удава! Подними бокал нектара, как вызов небу самому, пусть видит одноглазое Око, одеяло дырявое, простыни серые в заплатках, полы немытые, матрас изодранный — о ложе моей невинности не в розах белых, голубых… Все мы обмануты миром, самим человечеством отравлены. Что есть святость? Это противостояние подлому рассудку, всей земной косности назло действовать сердцем своим. Пусть целует убийца меня до дыр и будет счастлив несказанно! Что судьба? Сегодня правлю я судьбою. Не удирать же теперь, еще повесится горемыка-зэк, не совершу я грех. Какие иссера-серые глаза и какая обезоруживающая искренность! Как все это странно, не глуп ли он? Все мы люди глупы непостижимо. Угощает он дольками шоколада и апельсина, ошкуривает, в рот мне кладет. И какие робкие, виноватые движения этих роковых рук!

И как будто онемел Мелентий от моего очного явления…

— Господи, ты, что ли, со мною переписывался? — спросила я прямо.

— А кто же? А теперь сгораю со стыда, — ответил он искренне. Голос его звучал слабо, мягко, взгляд выклянчивал величайшую милостыню любви, и мое женское сердце дрогнуло. Какою будет жестокостью и обманом, если сейчас же сбегу, бросив ему набитые книгами и продуктами чемоданы, ими он и не интересуется вовсе. Мелентий же будет обманут всем миром, самим Человечеством, чтением самого Гельвеция «Об уме», «О Человеке»…

Да вот же Он — человек перед тобою, с которым ты — воображуля — переписывалась столь страстно, искренне… И не надо искать другого Человека в иных мирах, в чужих странах. Мы с опаскою, каждый со своим страхом поочередно поглядывали на серые, застиранные до дыр простыни на кровати, стопкою лежащие на темном ветхом одеяле. Мелентий волчьим нюхом голодного чуял, что я сейчас удеру и он никогда больше меня не увидит в жизни, он ловил мое дыхание, каждое невольное движение, напряжение, расслабление, запах, чувствовал меня всю. Да, этот Дом свиданки прилегает к зоне, к самим воротам тюрьмы, охраняется часовыми.

Что будет сегодня с нами? Что будет с Мелентием, если я сбегу?

— С моими руками только помирать, — вымолвил он робко, с бесконечным смирением, уже приговоренный мною…

Я встала из-за стола. Мелентий встал и подошел ко мне близко-близко, виновато взял мою руку на прощанье, прижал к щеке своей пылающей, зажмурил глаза… И я неожиданно от огромной женской жалости, раздирающей меня, погладила его худое, изможденное лицо, которое согревало мои окоченевшие руки.


Рекомендуем почитать
Ты, я и другие

В каждом доме есть свой скелет в шкафу… Стоит лишь чуть приоткрыть дверцу, и семейные тайны, которые до сих пор оставались в тени, во всей их безжалостной неприглядности проступают на свет, и тогда меняется буквально все…Близкие люди становятся врагами, а их существование превращается в поединок амбиций, войну обвинений и упреков.…Узнав об измене мужа, Бет даже не предполагала, что это далеко не последнее шокирующее открытие, которое ей предстоит после двадцати пяти лет совместной жизни. Сумеет ли она теперь думать о будущем, если прошлое приходится непрерывно «переписывать»? Но и Адам, неверный муж, похоже, совсем не рад «свободе» и не представляет, как именно ею воспользоваться…И что с этим делать Мэг, их дочери, которая старается поддерживать мать, но не готова окончательно оттолкнуть отца?..


Мамино дерево

Из сборника Современная норвежская новелла.


Свет Азии

«Эдвинъ Арнольдъ, въ своей поэме «Светъ Азии», переводъ которой мы предлагаемъ теперь вниманию читателя, даетъ описание жизни и характера основателя буддизма индийскаго царевича Сиддартхи и очеркъ его учения, излагая ихъ отъ имени предполагаемаго поклонника Будды, строго придерживающагося преданий, завещенныхъ предками. Легенды о Будде, въ той традиционной форме, которая сохраняется людьми древняго буддийскаго благочестия, и предания, содержащияся въ книгахъ буддийскага священнаго писания, составляютъ такимъ образомъ ту основу, на которой построена поэма…»Произведение дается в дореформенном алфавите.


Любящая дочь

Томмазо Ландольфи очень талантливый итальянский писатель, но его произведения, как и произведения многих других современных итальянских Авторов, не переводились на русский язык, в связи с отсутствием интереса к Культуре со стороны нынешней нашей Системы.Томмазо Ландольфи известен в Италии также, как переводчик произведений Пушкина.Язык Томмазо Ландольфи — уникален. Его нельзя переводить дословно — получится белиберда. Сюжеты его рассказав практически являются готовыми киносценариями, так как являются остросюжетными и отличаются глубокими философскими мыслями.


ТУ-104 и другие

Опубликовано в журнале «Юность» № 6 (157), 1968Рисунки Е. Шукаева.


Твердолобый

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.