Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [75]

Вырвется на свободу и получит в подарок кучу пожелтевших фотографий давно состарившихся чужих женщин, которые вряд ли узнают его, если и суждено им встретиться после двенадцати лет заключения!..

Пошли с замполитом в гости в секцию, где нас встретил Мелентий с завхозом. В секции барака живут около тридцати человек, двухъярусные узкие железные кровати аккуратно заправлены, матрасы со всех сторон обернуты темно-серыми старыми одеялами. В плоских подушках я прощупала затвердевшие комья ваты. Вот где, други, коммунизм при бедности! На двоих положена одна тумбочка, в тумбочке хранится все богатство осужденных: письма, конверты, тетради, учебники, книги, полулысые зубные щетки с редкою щетиною…

Мелентий показал мне мои же письма, подшитые, такие донельзя истрепанные, облапанные, почерневшие, что мне стало жаль себя. Какая у меня популярность в каталажке! Мелентий достал свой драгоценный альбом, который частенько спасает от пожаров во сне, первою показал Алису Васильчук с сыном на руках — существо необыкновенно женственное, славное и легкое, лицо с лучезарною улыбкою обращено к сыну, ребенок в тяжелом пальто и в мохнатой шапочке так и давит, тянет вниз грациозную легкую фигуру матери. Алиса стоит в черной кофточке с горлышком воланчиками и белом сарафане с пуговицами. Как странно, что такое летучее очаровательное создание двадцати двух лет потеряло всякое желание жить из-за гнусных безмозглых кобелей, пьяных самцов вокруг… бросила сыночка на произвол судьбы, а на фотографии с таким обожанием к нему устремлено ее мягкое, нежное, сияющее лицо матери! Оно такое беззащитное в этой чистой улыбке…

Ну, Стелла Петровна, здравствуй! Угловатая, худая, жилистая, светловолосая, умнющее лицо с лучистыми глазами, просящими, лукавыми, цепкими, полными скрытых страстей. О, такие сразу не теряют волю к жизни, у нее на крепком лбу словно светилась печать долголетия! «Какие разные женщины были у Мелентия», — и я невольно сравнивала себя с ними.

— А теперь обнимаю батарейку теплую, по блату! — говорит. Он спит в углу, в почетном, завидном месте рядом с батарейкою.

— А где же пузырь Руслан Безкаравайный-то?

Отец показывает Аленушку, вылитую себя, Неллечку — копию Стеллы Петровны и Русланчика — братика своих дочерей.

И как-то не сразу замечаю, что Мелентий сегодня нарядился в новый черный молескиновый костюм, видна белоснежная майка-сетка из-под лацкана, голова свежа, как капуста на грядке, может, за ночь дружки ему вновь обрили голову? Он пьян от счастья и. может, кричал среди них: «Лафа!» Вчера вечером устроил праздник в секции, раздал всем по помидору и по головке чеснока, а самых близких угостил апельсинами и салом.

Но что творится в этих секциях зимними долгими вечерами, когда по тридцать преступников предоставлены самим себе и никакое Око не проникает через щели? Аккуратно вытянутые одеяла хранят их лежбище, ждут укрыть их от холода, голода и всех тюремных бед. Откуда получают эти вытянутые в ниточки одеяла? Наверное, одеяла БУ поступают в тюрьмы. У нас в общежитии новые хорошие одеяла коменданты и директора обменивают на свои старые, конторские крысы обворовывают рабочих в общежитии безнаказанно, новую мебель. выделенную лимитчикам, везут на свои дачи.

Пошли мы с замполитом в столовую колонии, которая сотрясалась от топота сапог и грохота металлической посуды, которую швыряли, словно для стука, шума и грома в спектакле художественной самодеятельности. На кухне, где работают повара, мне дали поужинать. Я съела густой вкусный-превкусный борщ, только от кусочков мяса у меня в зубах скрипел песок, который я извлекала ногтями, боясь выплюнуть на грязный пол. Вот такие грязные, жирные полы черною водою моет Глеб Тягай, копает картошку, и потому руки у него почернели, как угли, сгорели на черной работе. Перловую кашу с подливой съела с удовольствием. Может, повара мне отвалили из своего котла? Мне, голодной лимитчице, и тюремная пища вкусна, ей-богу! Но вечен ли мой волчий аппетит?!

Небольшая библиотека тюрьмы завалена общественно-политическою мертвечиною, утопает в макулатуре, которую не читают. Мало художественной литературы, может, хорошие книги на руках, я откопала для Мелентия «Доктора Фаустуса» Томаса Манна, «Во сне ты горько плакал» Юрия Казакова, «Повесть о лесах» Паустовского.

Какая крупная голова у Иванки, которого зэки окрестили Мифом. Алименты надежно оседлали мужчин, как двугорбых верблюдов, и погнали на грехи ловкие… И только в тюрьме за колючею проволокою не сбежать им от алиментов! Так и вижу мужчин двугорбыми верблюдами, где восседает Его величество Алимент с Указом, пугая одиноких женщин, скачет бессмертный черный всадник без сердца, чтобы накормить силою брошенных детей своих. Если бы тот гуманист, который изобрел волшебные алименты, увидел и услышал все визги, слезы, мольбы, обманы гениальные и преступления, которые взбаламутит черный всадник, всю подлость этого вынужденного блага для детей, то ужаснулся бы от вечного роста семени гнилых плодов.

Бледное лицо убийцы словно вытягивается от моих мыслей, с готовностью свалить весь черный грех на гнилые плоды, питая корни своею кровью. Шершавыми, как наждак, руками в ссадинах Миф ищет, достает свой Цитатник из шкафа. Завидным, блестящим мужским почерком, недоступным женским скользким перстам, выписывает он мудрейшие мысли из всего прочитанного: