Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [46]

Ты не даром даешься ножу!

Как и ты — я, отвсюду гонимый,

Средь железных врагов прохожу.

Как и ты — я всегда наготове,

И хоть слышу победный рожок,

Но отпробует вражеской крови

Мой последний, смертельный прыжок…

ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ

4. БАЛЛАДА О ВОЛЧЬЕЙ ГИБЕЛИ

Словно бритва, рассвет полоснул по глазам,

отворились курки, как волшебный сезам.

Появились стрелки, на помине легки,—

и взлетели стрекозы с потухшей реки,

и потеха пошла в две руки.

Мы легли на живот и убрали клыки.

Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки,

чуял волчие ямы подушками лап,

тот, кого даже пуля догнать не могла б,—

тоже в страхе взопрел — и прилег, и ослаб.

Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал,

зря мы любим ее, однолюбы.

Вот у смерти — красивый широкий оскал

и здоровые, крепкие зубы.

Улыбнемся же волчьей улыбкой врагу,

псам еще не намылены холки.

Но — на татуированном кровью снегу

наша роспись: мы больше не волки!

Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав,

к небесам удивленные морды задрав:

либо с неба возмездье на нас пролилось,

либо света конец — и в мозгах перекос…

Только били нас в рост из железных стрекоз.

Кровью вымокли мы под свинцовым дождем —

и смирились, решив: все равно не уйдем!

Животами горячими плавили снег.

Эту бойню затеял — не бог — Человек!

Улетающих — влет, убегающих — в бег…

Свора псов, ты со стаей моей не вяжись —

в равной сваре за нами удача.

Волки мы! Хороша наша волчая жизнь.

Вы — собаки, и смерть вам — собачья.

Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу,

чтобы в корне пресечь кривотолки.

Но — на татуированном кровью снегу

наша роспись: мы больше не волки!

К лесу! Там хоть немногих из вас сберегу!

К лесу, волки! Труднее убить на бегу!

Уносите же ноги, спасайте щенков!

Я мечусь на глазах полупьяных стрелков

и скликаю заблудшие души волков.

Те, кто жив, — затаились на том берегу.

Что могу я один? Ничего не могу:

отказали глаза, притупилось чутье…

Где вы, волки, былое лесное зверье,

где же ты, желтоглазое племя мое?!

Я живу. Но теперь окружают меня

звери, волчьих не знавшие кличей.

Это — псы, отдаленная наша родня,

мы их раньше считали добычей.

Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу,

обнажаю гнилые осколки.

Но — на татуированном кровью снегу

тает роспись: мы больше не волки!

КТО АВТОР???

5. МЫ — ВОЛКИ

Мы — волки.

И нас по сравнению с собаками мало.

Под грохот двустволки

Год от года нас убывало.

Мы, как на расстреле,

На землю ложились без стона.

Но мы уцелели,

Хотя и стоим вне закона.

Мы — волки, нас мало,

Нас, можно сказать, единицы.

Мы тоже собаки,

Но мы не хотели смириться.

Вам блюдо похлебки,

Нам проголодь в поле морозном,

Звериные тропки,

Сугробы в молчании звездном.

Вас в избы впускают

В январские лютые стужи,

А нас окружают

Флажки роковые все туже.

Вы смотрите в щелки,

Мы рыщем в лесу на свободе.

Вы в сущности — волки,

Но вы изменили породе.

Вы серыми были,

Вы смелыми были вначале,

Но вас прикормили —

И вы в сторожей измельчали.

И льстить, и служить

Вы за хлебную корочку рады,

Но цепь и ошейник —

Достойная ваша награда!

Дрожите в подклети,

Когда на охоту мы выйдем.

Всех больше на свете

Мы, волки, собак ненавидим!!!

Осужденные любили подобные жареные стихи, некоторые переписывали и собирали «Волчьи мотивы».

— Эх, переложить бы нашу волчью тоску на музыку— великая родилась бы музыка! — начал бывший летчик гражданской авиации.

— Скажут, «волчий культ», «ложная романтика», представьте такую симфонию — «Волчьи мотивы» по радио, а? — продолжил библиотекарь Миф.

— А я больше всех песен люблю «Журавлей». Кажется, что душа моя улетает в небо с журавлями и кружится в выси, — признался всегда молчаливый Глеб Тягай.

— Кто смотрел «Приключение на дальнем Севере» Джека Лондона? Как волчица и черный пес полюбили друг друга, такой здоровый пес! — И серые глаза высокого молодого мужчины невольно вспыхнули.

— У тебя, Граф, все сводится к любви, даже среди волков.

— А вы знаете, как любят волки? Мне уральские охотники рассказывали: волк ведь тоже стареет, седеет, слепнет, выпадают у него все зубы, не в силах бедняга откусить себе готовую добычу. А супруга помоложе разжевывает ему кости, мясо, чтобы можно было проглотить, не подавиться, — увлеченно продолжал сероглазый Граф.

— Во какая любовь! Кто видел, чтобы молодая жена беззубому мужу кефир разжевала? Скорее отравит поди, чтобы избавиться, — мрачно пошутил Миф.

— Ой, будь моя воля, я на такой волчице женился бы, но не распишут! — травил душу Силантий Шишкин, молодой парень, осужденный по статье 117[10].

— А я жену носил бы на руках, да скажут: «Старый с ума сошел в тюрьме!» — вставил Глеб Тягай — любитель «Журавлей».

— А как здорово они любили друг друга! — с сожалением и завистью проговорил Граф.

— Кто?

— Волчица и черный пес! — раздраженно ответил Мелентий.

Глава вторая. ОЛИМПИЙСКИЙ ГОД

Письмо 8

Дорогая матушка! Здравствуй!

Сегодня 1 апреля 1980 года — в этот роковой день получил от Стеллы из с. Топки Липецкой области две фотки ее желанного сына от нового мужа-сожителя — пастуха Безкаравайного. А сама, стерва, пока еще Мелека. Поди не обсох ребенок от родов — тут же его фотографию назло присылают мне в тюрьму!.. Пусть растет Руслан Безкаравайный на радость своим родителям, но мне он душу не согреет.

Мама, готовьтесь сразу на свиданку к Первомаю… Умоляю тебя и всех родных, привезите мне дочерей! Как мне хочется обеих посадить на колени и целовать по очереди до тех пор, пока не отберут!