Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [44]

В сентябре наша бригада сдала дом для начальства тюрьмы, в угоду им соорудили, постарались, комиссия хвалит, может, чем поощрят нас?

Зарядил холодный дождь, хлещет по ребрам, течет по копчику. Разыгралась грязь по уши, скорей бы мороз ударил.

Обещали же выслать Аленушку с Босею на коленках, а что-то фото не шлете. Может, наконец, ко Дню рожденья получу???

Боюсь, что письмо промокнет и расплывется до точек и запятых от проклятого дождя.

Мелентий

Письмо 7

Здравствуйте, мои дорогие мама, Аленушка, Василий и братья!

Здравствуй, ну и Стелла, если есть!

Сегодня 7 октября 1979 года, понедельник. Мне исполнилось 26 лет. Получил от вас богатый урожай писем и поздравлений, но как мне тревожно на душе! Да, я ждал, что напишете: «Все хорошо, выслали». Но мне не видать, как своих ушей, то, что ждал так долго. Я понимаю, какие надежды вы возлагаете на авиа, но поймите же, что вы живете в цивилизованной республике, а я сижу в зоне усиленного режима на Севере, и самолеты только пролетают над болотными трясинами, а садится только мошкара, которая царствует в воздухе. От Печоры до нас почта может ползти черепахою почти месяц. Скорее Жар-птица прилетит в тюрьму, чем самолет с посылками для зэков. Так что я вашу авиа посылку получу к 7 ноябрю.

А сейчас постараюсь объяснить вам со Стеллою о самом главном, это о нашем будущем, хотя невозможно все объяснить на бумаге.

Мама, родная, понимаю, что несчастному сыну желаешь только добра и счастья, но почему вы сразу решили, что соглашусь без раздумий и сомнений сойтись со Стеллою, простить все ее бурные похождения? А ведь неизвестно, чем она дышит сейчас?

Дорогая мама и Стелла, вы обе прекрасно знаете мой строптивый характер, мою безмерную ревность, которую невозможно подавить ничем, разве что оскопить? За что я должен преклоняться перед Стеллою? Да что мне терять, кроме своих ржавых цепей? Но я хочу жить и потому готов простить все разнообразные похождения своего бывшего «сояремника», сбросившего шершавый хомут с нежной шеи в серо-буро-малиновых засосах. Гозов простить с единственным условием, что этого никогда более не повторится в жизни и чтобы она жила только у тебя, мама, только у одной тебя, чтобы не было лишних базаров по селу, а ведь святую женщину трудно оклеветать, а узнать я все равно узнаю по любому каналу, и страшно будет, если она после новых измен надумает приехать ко мне на свиданку. Если она не уверена в себе, пусть не боится, не стыдится и напишет мне искренне, честно всю исповедь своего сердца. А то, что вы ждете от меня согласия-совета о том, чтобы она приехала в Чикшино или Печору, — об этом не может быть речи, я на это никогда не соглашусь. Зачем сеять пустые зерна по земле? Как я ждал ее на свиданку еще раз, когда сидел рядом с нею, в Харьковской тюрьме, которая по сравнению с северными настоящий рай! И как жутко смертельно я задыхался в раю Харьковской тюрьмы и тайно надеялся и ждал Петровну, как свою законную жену и мать моих детей. Она, разбросав детей по бабушкам, развязав руки, предалась одним наслажденьям до тех пор, пока не принудили лечь с заразою в больницу. А кому я изменял? Я не изменял ни Стелле Петровне, ни Алисе Алексеевне, ни самому себе… и погряз по уши в разврате, что пришлось вырваться оттуда в тюрьму! Могу ли после всего этого легкомысленно верить женщинам? Дождется ли Стелла этого письма? Спрашиваю самого себя: что же буду делать, когда подойдет выход на поселение?

Здесь на поселении в основном живут холостяки, разведенные, брошенные, никому не нужные, частенько пьют, дерутся, хулиганят. А женатых, к которым вернулись жены, отправляют в какой-нибудь поселок на место жительства. Многие после освобождения так и остаются жить на Севере. Ведь Север не только суров морозами и мошкарою, но богат зверьем, птицами, рыбою, ягодами, грибами. Есть где работать и зарабатывать деньги на лоне природы. Случается, что бывшие зэки зарабатывают деньги и покупают машины. Вот я и думал, когда доживу до поселения, а до него осталось два года, я возьму развод со Стеллою и распишусь с какою-нибудь женщиной, которая меня поймет и простит, чтобы — не дай бог! — вернуться в зону.

Мама милая, если Стелла действительно хочет серьезно заново лепить разрушенный очаг, то буду рад и даю честное мужское слово, что отныне не обижу ее ничем. Ты ради Иисуса Христа не темни, не мути воду у Стеллы на поводу, а пиши мне чистую правду! Ты помнишь, как она меня с ходу оженила в свои восемнадцать лет, склонив тебя ласкою на свою сторону, а сейчас Стелла все село обведет вокруг пальца, если захочет, учти. Я согласен, чтобы Стелла жила у тебя до весны, до лета, если из-за нее не развратится поселок. Пишу, конечно, грубо, но искренне. Пусть Петровна бессонными ночами все обдумает, что я понаписал сегодня, а если не согласи на со мною, пусть дергает на все десять сторон света. Она думает, если я — преступник, то должен всем все на свете простить и прощать бесконечно… Ничего подобного! Отныне ни одной бабе не дам из меня вить веревки, запутывать узлы, которые развязываются ударом ножа или другим кухонным оружием.