Борис Сичкин: Я – Буба Касторский - [41]
Сичкин – это явление. Хотите верьте, хотите нет, но там, где появлялся Боря, моментально менялась атмосфера: вот все сидят хмурые, и вдруг – анекдоты, шутки, веселье! Откуда что взялось?! Это было как чудо: секунда – и у всех прекрасное настроение. Кажется, у Чехова есть такая фраза: “Будто ангел смеха пролетел”. Думаю, она относится к Борису Сичкину как ни к кому другому.
Сегодня я горжусь тем, что помог ему в организации первого сольного концерта в Штатах. Потом он стал давать подобные шоу каждый год, они позволяли ему немного заработать.
Однажды, по-моему, в 1981 году, Боря совместно с хозяйкой русского книжного магазина “Черное море” Жанной решил сделать небольшой бизнес – организовать встречу Нового года. Был арендован зал, накрыты столы, приглашены гости.
Гвоздем программы являлся, конечно, сам Борис. Публика шла на него. Своим присутствием он искупал любые огрехи: убогие интерьеры, невкусные блюда, фальшивящие музыканты – всё становилось неважным, когда тамадой был Боря.
Обложка диска «Новые интеллигентные одесские песни». 1984
Тот Новый год мне запомнился особо, потому что на банкете среди приглашенных оказался другой гениальный мастер – Савелий Крамаров. Он только-только вырвался из Союза, и это был один из его первых дней в Америке вообще. Для всех это стало настоящим сюрпризом. Что там творилось! Публика буквально с ума сошла! Еще бы, две мегазвезды советского кино здесь, рядом с ними. Борис с Савой были хорошо знакомы по совместной работе в фильме “Неуловимые мстители”. Встреча двух гигантов вышла очень теплой, а тот вечер, без сомнений, многим запомнился надолго.
Как появилась кассета “Новые интеллигентные одесские песни”? Всю жизнь я играю джаз, но, будучи одесситом, не могу не писать веселых, озорных или сентиментальных песен “за Одессу”. Когда родилась идея сделать пластинку, я ни секунды не сомневался – шуточные вещи никто лучше Бубы Касторского не споет. Он с энтузиазмом воспринял мое предложение, и мы записали всё сходу за два дня. Музыкантов (джаз-ансамбль “Варяги”) я записал раньше отдельно, а с Борей мы прописывали в студии только голос. В процессе работы он импровизировал не переставая: хохмил, пританцовывал, на ходу придумывал новые строчки куплетов. Кстати, в итоге он здорово переработал мои тексты, и я считаю Борю полноправным соавтором этого альбома. В его исполнении там было записано пять песен, а еще пять (более лиричных по содержанию) спел очень обаятельный, симпатичный молодой человек, обладатель приятного баритона, певец Николай Мирвис. Он выступал тогда в ресторанах Брайтона, и этот студийный опыт стал для него дебютом. Писались Мирвис с Сичкиным в разные дни. Коля очень волновался, но в итоге всё вышло неплохо. По разным причинам он не стал продолжать вокальную карьеру, а ушел работать водителем лимузина. Насколько я знаю, он и сейчас этим занимается».
«Дорогой Леонид Ильич»
Вторую кассету Сичкина, вышедшую годом-двумя позже, составили знаменитые куплеты Бубы Касторского, анекдоты, зарисовки из новой жизни, пародии… Особым успехом пользуется среди «третьей волны» миниатюра, изображающая Брежнева. Это был коронный номер Сичкина. Он надевал пиджак, густо усеянный орденами, парик, делал брови и начинал говорить голосом, практически неотличимым от оригинала. Уходя со сцены, он поворачивался к залу спиной, и зрители видели, что на спине «генсека» тоже нет живого места от наград.
«Сичкин в образе Брежнева начинал: “Дорохие… товарищи евреи!” – что вызывало хохот в зале. Большинство присутствующих как раз благодаря этому обстоятельству смогли покинуть Союз… Далее следовали поздравления с Пасхой или Новым годом по еврейскому календарю, и “Брежнев” переходил вдруг на местечковый жаргон, обильно вставляя в монолог словечки на идиш». Александр Половец
«Что касается Брежнева, – рассуждал Борис Михайлович, – то, как мы, артисты, говорим, он “ложится на смешное”. Хотя, по отзывам, он был в жизни неплохим человеком, ведь эмиграция при нем началась.
Я помню одно из своих первых перевоплощений в образ Брежнева. Когда мы летели из Италии в Америку, я зашел в радиорубку и обратился к пассажирам. А в самолете только наши эмигранты. Я сказал, что Леонид Ильич Брежнев прислал запись своего обращения к пассажирам, и голосом Брежнева пожелал им успеха, здоровья и счастья в новой жизни. Я надеялся, что, когда выйду из будки, все поймут, что шутил Сичкин, и будут смеяться. Ничего подобного. Все говорили с восхищением: подумать только, сам Брежнев нашел время, чтобы к ним обратиться. Я решил: чего их разочаровывать. Так некоторые до сих пор, наверное, думают, что это Брежнев с ними говорил».
На одном из вечеров знаменитый номер увидел Вилли Токарев. С того момента артисты крепко и на всю жизнь подружились. Немало часов и дней провели они вместе в гастрольных турах и за праздничным столом.
«Боря Сичкин там с соседом угощал меня обедом…»
Голос Вилли Токарева звучит с болью и волнением при воспоминании об ушедшем товарище.
«Боря Сичкин приехал в Нью-Йорк на пять лет позже меня, в 1979 году. Мы встретились на какой-то вечеринке, разговорились, моментально прониклись друг к другу теплыми чувствами. Как раз незадолго до этого я получил приглашение посетить с гастролями Израиль. Должны были ехать я, моя пианистка Ирина Ола и прекрасный пианист Игорь Кондаков, аккомпанировавший в свое время Эмилю Горовцу. Я связался с организаторами и предложил им дополнить нашу группу Сичкиным. Они с радостью согласились.
Новая книга известного журналиста, исследователя традиций и истории «неофициальной» русской эстрады Максима Кравчинского посвящена абсолютно не исследованной ранее теме использования песни в качестве идеологического оружия в борьбе с советской властью — эмиграцией, внешней и внутренней, политическими и военными противниками Советской России. «Наряду с рок-музыкой заметный эстетический и нравственный ущерб советским гражданам наносит блатная лирика, антисоветчина из репертуара эмигрантских ансамблей, а также убогие творения лжебардов…В специальном пособии для мастеров идеологических диверсий без обиняков сказано: “Музыка является средством психологической войны”…» — так поучало читателя издание «Идеологическая борьба: вопросы и ответы» (1987).Для читателя эта книга — путеводитель по музыкальной terra incognita.
«Русская песня в изгнании» продолжает цикл, начатый книгами «Певцы и вожди» и «Оскар Строк — король и подданный», вышедшими в издательстве ДЕКОМ. Это первая книга об эстраде русского зарубежья, которая не ограничивается периодом 20–30 гг. XX века. Легким литературным языком автор повествует о судьбах, взлетах и падениях артистов русского зарубежья. Как сын русского казака, инкассатор из Болгарии Борис Рубашкин бежал на Запад и стал звездой мировой оперной сцены, а потом был завербован американской разведкой? Как подруга Матисса и Майоля, а в дальнейшем миллионерша-галерейщица и автор уникального альбома «блатных песен» Дина Верни попала в гестапо и выбралась оттуда благодаря любимому скульптору Адольфа Гитлера? Как Федор Иванович Шаляпин относился к ресторанным певцам и цыганскому романсу? Почему А. Вертинский и П. Лещенко падали перед ним на колени и целовали руки? Какое отношение к песням эмигрантов имеют Максим Горький, Лев Толстой, Иосиф Бродский, братья Мавроди, Александр Солженицын, Ив Монтан, Михаил Шемякин и Эдуард Лимонов? Как живется сегодня на вновь обретенной родине Вилли Токареву, Михаилу Шуфутинскому и Любови Успенской? А еще две истории о русской мафии, любви и, конечно, ПЕСНЕ. Компакт-диск прилагается только к печатному изданию.
«История Русского Шансона» — первое масштабное исследование самого спорного и одновременно самого популярного в России жанра.Читателю предстоит увлекательное, полное неожиданных открытий путешествие от городского и цыганского романса до песен Михаила Круга, Елены Ваенги и Стаса Михайлова.
Книга Максима Кравчинского продолжает рассказ об исполнителях жанровой музыки. Предыдущая работа автора «Русская песня в изгнании», также вышедшая в издательстве ДЕКОМ, была посвящена судьбам артистов-эмигрантов. В новой книге М. Кравчинский повествует о людях, рискнувших в советских реалиях исполнять, сочинять и записывать на пленку произведения «неофициальной эстрады». Простые граждане страны Советов переписывали друг у друга кассеты с загадочными «одесситами» и «магаданцами», но знали подпольных исполнителей только по голосам, слагая из-за отсутствия какой бы то ни было информации невообразимые байки и легенды об их обладателях. «Интеллигенция поет блатные песни», — сказал поэт.
«Константин Михайлов в поддевке, с бесчисленным множеством складок кругом талии, мял в руках свой картуз, стоя у порога комнаты. – Так пойдемте, что ли?.. – предложил он. – С четверть часа уж, наверное, прошло, пока я назад ворочался… Лев Николаевич не долго обедает. Я накинул пальто, и мы вышли из хаты. Волнение невольно охватило меня, когда пошли мы, спускаясь с пригорка к пруду, чтобы, миновав его, снова подняться к усадьбе знаменитого писателя…».
Впервые в истории литературы женщина-поэт и прозаик посвятила книгу мужчине-поэту. Светлана Ермолаева писала ее с 1980 года, со дня кончины Владимира Высоцкого и по сей день, 37 лет ежегодной памяти не только по датам рождения и кончины, но в любой день или ночь. Больше половины жизни она посвятила любимому человеку, ее стихи — реквием скорбной памяти, высокой до небес. Ведь Он — Высоцкий, от слова Высоко, и сей час живет в ее сердце. Сны, где Владимир живой и любящий — нескончаемая поэма мистической любви.
Роман о жизни и борьбе Фридриха Энгельса, одного из основоположников марксизма, соратника и друга Карла Маркса. Электронное издание без иллюстраций.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Жизнь моя, очень подвижная и разнообразная, как благодаря случайностям, так и вследствие врожденного желания постоянно видеть все новое и новое, протекла среди таких различных обстановок и такого множества разнообразных людей, что отрывки из моих воспоминаний могут заинтересовать читателя…».
Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. Лаконичные фразы произведений, за которыми стоят часы, а порой и дни титанической работы автора, их эмоциональность и драматизм до сих пор тревожат сердца и умы читателей. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Где заканчивается бабелевский дневник двадцатых годов и начинаются рассказы его персонажа Кирилла Лютова? Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем в 20-х—30-х годах XX века ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу.