Борис Шереметев - [177]

— Ну, утешили вы меня, Борис Петрович, утешили, нечего сказать.

— Зря обижаетесь, святый отче. Я, наоборот, упредил вас, чтоб вы в пути подумали, как отвести от себя оговор.

Хотел митрополит назавтра продолжить путь, но Шереметев задержал его на целый день для составления Духовного завещания.

— Вас сам Бог мне послал, святый отче, столь высокий чин приложит руку к моей Духовной, никто ее порушить не посмеет.

Обстоятельно расписав и разделив имущество меж наследниками, в конце Духовной распорядился фельдмаршал отвезти его после смерти и положить в Киево-Печерской лавре: «Желаю по кончине своей почить там, где при жизни своей жительства иметь не получил».

К теплу вроде получшало Борису Петровичу, не утерпел, поехал в вотчину свою Вощажниково, по лошадям соскучился.

Едва передвигая затяжелевшие, опухшие ноги, поддерживаемый Гаврилой, бродил по конюшне, а то, садясь на крыльце дома, велел выводить то одну, то другую лошадь, гонять по кругу перед ним.

Любуясь ими и даже гордясь некоторыми аргамаками, по привычке поругивал конюхов за нерадение — то копыта обрезаны, то грива свалялася, то холка потерта, то гнедая засекаться стала.

Туда, в Вощажниково, прислала Анна Петровна мужу письмо от царя, в котором государь опять звал фельдмаршала в Петербург для дел важных и неотложных.

В тот же день сел Шереметев за ответ государю: «Болезнь моя час от часу круче умножается — ни встать, ни ходить не могу, а опухоль на моих ногах такая стала, что видеть страшно, и доходит уже до самого живота, и по-видимому сия болезнь знатно, уже до окончания живота моего… Ежели сомневаетесь в той моей болезни, то велите, государь, меня освидетельствовать, кому у вас вера есть. Дабы ваше величество в моем неприбытии не изволил гневу содержать».

Однако, получив это письмо, царь усомнился в серьезности болезни графа, сказал Макарову:

— Сюда он ехать не может, а по вотчинам, пожалуйте вам, разъезжает. Напиши-ка, Алексей Васильевич, приказ обер-коменданту Москвы Ивану Измайлову: пусть везет сюда фельдмаршала, небось в пути не рассыплется.

Получив царский приказ, обер-комендант велел запрячь в лучшую карету шестериком добрых коней и сам подъехал к дому фельдмаршала, решив лично выпроводить Шереметева из Москвы.

И хотя Измайлову сказали, что граф болен, он решил убедиться в этом собственными глазами. Его провели в опочивальню фельдмаршала.

— Здравия желаю, ваше сиятельство, — приветствовал комендант больного.

— Где оно, то здравие, братец? — пробормотал Борис Петрович. — Было да вышло.

— А мне государь повелел привезти вас к нему, ваше сиятельство.

— Э-хе-хе, был бы здоров, сам бы на крыльях полетел к его величеству. А ныне разве что с печи на полати на кривой лопате.

— Так вы совсем не можете, Борис Петрович?

— Спроси вон докторов, коли мне не веришь.

— Нельзя ему трогаться, — заговорил лекарь Шварц. — Для него столь долгий путь опасен, ваше превосходительство.

Но обер-комендант хотел своими глазами видеть болезнь, пришлось Шварцу сбросить с Шереметева одеяло и даже стащить с ног исподнее. Перед взором Измайлова предстали страшно раздутые ноги, казалось готовые лопнуть.

— Что это? — спросил он лекаря.

— Водяная болезнь.

— М-да… — вздохнул обер-комендант с сожалением, но не по адресу больного, а по невозможности исполнить приказ царя;

— Мы уж священника вызывали, приобщили Святых Таинств их сиятельство, — говорил лекарь.

Воротившись к коменданту, Измайлов тут же отписал в Петербург: «Болезнь фельдмаршала гораздо умножилась, опух с ног и до самого пояса и дыхание захватывает, и приобщали Святых Таинств и ныне в великом страхе… В такой скорби его везти никак невозможно».

Хотел приписать обер-комендант, что-де жить графу осталось мало, дни три-четыре, в любой час помереть может. Но не приписал, и правильно сделал.

Шереметев после посещения коменданта еще три месяца протянул, но уже вовсе не вставая с постели. Ничему уже не радуясь, ничего не желая.

Даже рождение дочери в ноябре не развеяло его тоску. Только и смог пробормотать:

— Пусть назовут Екатериной, в честь царицы.

И видеть дочь уж не захотел, молвя:

— У меня смерть в головах, не место дитю здесь.

Умер фельдмаршал 17 февраля 1719 года, не дожив до мира со Швецией, за который так долго воевал.

Стали готовить покойника в дальний путь, иереи читали над ним Псалтирь, краснодеревщики ладили домовину, достойную высокого звания усопшего. Покрасили снаружи темно-вишневой краской, потянули три раза лаком. Сокрушались:

— Жаль, сам Борис Петрович не видит, какую красу мы ему сгоношили.

Лишь через десять дней выехало четверо саней на Киевскую дорогу. На первых везли гроб с телом, на остальных ехали слуги и охрана оружная из денщиков и конюхов.

Старались не спешить, берегли коней, дорога уж была не гладкая, то раскисала, то подмерзала. Устраивали часто дневки, откармливая коней овсом, которым нагрузили целый воз.

Еще не доехали до Брянска, как назади явилась конная группа и оттуда донеслось требовательное:

— Стой!

Было-к схватились за палаши и ружья, однако, разглядев, что конные не разбойники, а драгуны из регулярного войска, успокоились.

Подскакали верховые — целый взвод, во главе их усатый капитан.