Борис Шереметев - [174]

В ноябре ему пришел указ царя, писанный от 29 октября 1717 года: «Незамедлительно следовать сюда в Петербург».

На этот раз фельдмаршал выехал сразу, даже не проверяя поклажу, настолько его утомила грызня с поляками.

Но уже в Зверовичах его нашел царский фельдъегерь с повелением ехать в Москву, куда выехал и сам государь.

В середине декабря длинный обоз фельдмаршала прибыл в Москву. И уже на следующий день Шереметев отправился в Кремль на доклад к царю.

Петр был хмур и задумчив. Слушал фельдмаршала не перебивая, но по лицу было видно, думал о другом. И лишь когда Шереметев в конце доклада выразил сожаление, что-де десант опять не состоялся по независящим от армии обстоятельствам, Петр молвил:

— Ничего, к весне мы увеличим свой флот и обойдемся без них. Вон твой друг Апраксин при Гангуте побил шведов, это первая наша победа на море. То ли будет впереди.

Потом, помолчав, спросил с горечью:

— Поди, слышал, граф, о моей беде?

— Слышал, ваше величество. Что делать? Дети не только радость отцу приносят.

— Если б только отцу, Борис Петрович. Он же, Алексей, престижу державы урон великий нанес. Европа сейчас со злорадством нам кости перемывает. Я ищу мира, езжу по королевским дворам, а у меня за спиной… в собственном доме… Эх… Ступайте, Борис Петрович, займитесь пока домом, вы давно об этом просили. Явится блудный сын, вы понадобитесь.

Выезжал из Кремля Шереметев с некоторым облегчением, тихонько крестясь в каптане: «Слава Богу, кажись, пронесло. Напрасно страшился».

Однако мысли о «блудном сыне» тоже тревожили Бориса Петровича: чего-то он натолочит отцу по возвращении?

Когда привезут царевича, никто не знал. Борис Петрович ждал со дня на день, даже Новый год отметил в ожидании, но после 10 января решился отъехать в ближайшую вотчину, наказав жене: «Если будет от царя посыльный за мной, немедля гони вершнего в деревню».

Но и там беспокойно поглядывал на Московскую дорогу. Успел осмотреть конюшни и амбары, отругал старосту за нерадение, за содержание лошадей. Одну ночь переночевал и уехал в Москву: а ну-ка Анна Петровна забудет прислать за ним.

Наконец 31 января граф Толстой привез царевича Алексея в Москву. Царь назначил встречу с ним на понедельник, 3 февраля, приказав прибыть в Кремлевские палаты всем архиереям, бывшим на Москве, боярам и сенаторам. Туда же было приказано явиться и фельдмаршалу при всех кавалериях.

Когда Борис Петрович вошел в палату, там уже был в сборе весь высший московский клир ^{289}, отдельной группкой вкруг канцлера Головкина толпились сенаторы и бояре. В палате стоял негромкий говор многих голосов, сливавшийся в характерный гул большого собрания.

Борис Петрович успел лишь поздороваться с генералом Вейде, как появился царь, широкими шагами прошел на средину зала. Гул в палате мгновенно угас, наступила напряженная тишина.

— Пусть войдет, — негромко сказал Петр.

Царевич явился в дверях белый как снег, с испуганным взглядом. За его спиной тенью маячил граф Толстой.

Алексей сделал несколько шагов в сторону отца и остановился перед ним, опустив вдоль тела, как плети, исхудавшие руки.

— Что ж ты натворил, Алексей? — заговорил царь при полной тишине. — Какому позору подверг меня — отца твоего и державу, вскормившую тебя.

— Прости, батюшка, — всхлипнул царевич и пал на колени. — Я виноват, виноват перед вами. И умоляю вас простить мне этот проступок.

— Я прощу тебя при двух условиях, Алексей. Если ты откажешься от наследства на Библии в пользу младшего брата и если назовешь тех, кто тебе советовал бежать.

— Я согласен, согласен, — закивал царевич.

— Встань.

Алексей поднялся.

— Назови мне их, — сказал Петр. — Кто?

Царевич приблизился к отцу и что-то шепнул ему на ухо.

— Хорошо, — согласился Петр. — Выйдем в соседнюю комнату.

И они удалились. Присутствующие в палате переглядывались между собой, перешептывались: «Кого он назвал?», «Не слышал», «Кажись, гроза грядет», «Да, уж будет дьяволу утешение».

Из палаты всем велено было идти в Успенский собор, дабы присутствовать при отречении царевича от наследства. Вместе со всеми проследовал туда и Шереметев. По подсказке царского адъютанта, там он встал рядом с царем и видел Алексея со спины. Он стоял пред аналоем, на котором лежала Библия.

Положив на нее правую руку, царевич читал текст отречения. Голос его дрожал, пресекался, но хорошо был слышен всем присутствующим:

— «…За преступление мое перед родителем моим и государем его величеством… обещаюсь и клянусь Всемогущим в Троице славимым Богом и судом Его той воле родительской во всем повиноваться, и того наследства никогда ни в какое время не искать, и не желать и не принимать его ни под каким предлогом. И признаю за истинного наследника брата моего царевича Петра Петровича. И на том целую святой крест и подписуюсь собственной моей рукою».

Слушая столь складный текст отречения, Борис Петрович думал: «Государева рука, он сам составлял».

Когда Алексей целовал крест, поднесенный ему архиепископом, по его щекам обильно текли слезы.

Царь наклонился к Шереметеву, молвил негромко:

— Зайдите ко мне в кабинет, Борис Петрович, после всего этого.

— Слушаюсь, государь.