Борис Парамонов на радио "Свобода" 2007 - [34]

Личность, отдельно стоящая, «собственное мнение» —  фальшивая нота в хоре. В этом хоровом согласии не может быть ошибки в истине, не может быть «глупых». «Крестьянин в народе умен умом народным», пишет Аксаков.

Это опять же довременная формулировка того, что Шпенглер называл «магическим сознанием», главная черта которого —  некий коллективный разум, нисходящий сверху от божества, от божественного Слова. Человек магического сознания не может понять истину как результат индивидуального умственного усилия: сами воля и разум возможны лишь в пределах божественного установления, заранее данной мудрости.

Социально-политическая проекция такого сознания устанавливается как равенство и братство, отнюдь не свобода. Так по крайней мере представляется «эвклидову уму». Но Аксаков и в этом состоянии находит свободу:

Смысл общий Русского человека —  свобода, свобода истинная, и отсутствие условности повсюду… Придется при этом расстаться со многими красивыми приемами и заманчивыми штучками свободы внешней, политической… Гарантия не нужна! Гарантия есть зло. Где нужна она, там нет добра; пусть лучше разрушится жизнь, в которой нет доброго, чем стоять с помощью зла.

«Условность» и «гарантия» —  это юридические определения социального бытия, «конституция», правовой строй.

И наконец главное: идеальный государственно-общественный строй, уже в сущности осуществленный в России, но порушенный петровскими нововведениями:

Государству —  неограниченное право действия и закона, Земле —  полное право мнения и слова … внешняя правда —  Государству, внутренняя правда —  Земле; неограниченная власть —  Царю, полная свобода жизни и духа —  народу; свобода действия и закона —  Царю, свобода мнения и слова —  народу.

Вот подлинная русская конституция, основанная, как на камне, на религиозном согласии русских людей, добровольно отказывающихся от власти, от каких-либо политических притязаний.

Это построение Константина Аксакова —  глубочайшее из того, что сказали славянофилы, много важнее церковной гносеологии Хомякова, или славянофильской критики гегельянства, или мистических прозрений Ивана Киреевского. То, что сказал Аксаков, легко подвергнуть критике со стороны фактов. Но как сказал Гегель, истина это не факт, истина это идеал. А в данном случае идеал совпадает с архетипом —  являет не цель развития, а изначальную базу существования в некоей вечной, довременной истине.

И в русском случае —  это глубочайшая правда: русский народ не любит власти —  не в смысле какого-либо бунта, а в смысле глубочайшего непонимания и нежелания о ней думать, тем более в ней участвовать, считать ее своей то ли прерогативой, то ли долгом. У РУССКИХ НЕТ ЭРОСА ВЛАСТИ. Сильнейшее, «архетипическое» доказательство —  сама русская летопись «Откуда пошла есть Русская Земля», первый же сюжет которой —  призвание варягов. Если этот сюжет отложился в коллективной памяти народа как основной, изначальный, значит он такой и есть, значит тут —  русская правда, правда о Руси: у русского народа нет вкуса и воли к политической самоорганизации, русские народ не политический, «неполитичный». Государственным строительством занимаются в России варяги, активные пришлецы. Или, если отвлечься от древнего текста к тому, что поновее: «в номерах служить —  подол заворотить: кто пришел —  тот и господин, хучь еврей, хучь всякий» (рассказ Бабеля «Иисусов грех»).

Вернемся, однако, к более приличествующему таким разговорам торжественному тону. Лучшее резюме этому русскому сюжету дает, как всегда, Бердяев:

Россия —  самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И русский народ —  самый аполитический народ, никогда не умевший устраивать свою землю. Все подлинно русские, национальные наши писатели, мыслители, публицисты, —  все были безгосударственниками, своеобразными анархистами… Славянофилы сознавали, что их учение о самодержавии было своеобразной формой отрицания государства… Русский народ как будто бы хочет не столько свободного государства, свободы в государстве, сколько свободы от государства, свободы от забот о земном устройстве. Русский народ не хочет быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах государственных, он всегда ждет жениха, властелина. Пассивная, рецептивнаяя женственность в отношении к государственной власти —  так характерна для русского народа и для русской истории… Государственная власть всегда была внешним, а не внутренним принципом для безгосударственного русского народа; она не из него созидалась, а приходила как бы извне, как жених приходит к невесте. И потому так часто власть производила впечатление иноземной, какого-то немецкого владычества … государство это «они», а не «мы»… Русский народ хочет быть землей, которая невестится, ждет мужа.

Понятно, что при такой предрасположенности власть в России может быть только неограниченной, деспотической, если и не тоталитарной, то абсолютной. Демократия как политическая система, предполагающая ответственность власти перед народом, несовместима с таким складом русской души, с этим интимным содержанием национальной психеи. И в этом мы убедились от противного, когда в России на короткое время установилась демократия —  когда на волне народной воли пришел к власти Ельцин.