Борис Парамонов на радио "Свобода" 2007 - [32]

Тут еще одна ассоциация возникает – и, уверен, не только у меня. Во время президентской кампании я не отходил от французских программ: не мог наглядеться на Сеголен Руайяль, соперницу «Сарко» – прелестную «Сего». Она похожа на мою любимую актрису Энди Макдоуэл. Она ни разу не появилась в брючном костюме, и понятно почему: зачем скрывать красивые ноги? И вот теперь, глядя на жилистые, узловатые и волосатые конечности Саркози, не избежать ассоциации по контрасту. К тому же Сего и рабочую неделю увеличивать не собиралась. Эти кандидаты как бы олицетворяли выделенные Фрейдом два конфликтующих начала, раздирающих человека: принцип реальности и принцип удовольствия; а уж как не хочется отказывать себе в удовольствии!

От реальности, однако, тоже отворачиваться не следует, но тут возможен компромисс: достаточно, чтобы Саркози натянул какие-нибудь легкие тренировочные брючки ниже колена. По рецепту если и не Рембо, то вполне солидного русского поэта Валерия Брюсова: «О, закрой свои бледные ноги!».

Саркози убегает в Америку, но бежит по Франции; так что лучше надеть штаны. Или, по крайней мере, сесть на велосипед: тогда это будет настоящий Тур де Франс.

Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/405994.html

* * *

[Русский европеец Федор Сологуб] - [Радио Свобода © 2013]

Федор Кузьмич Сологуб (псевдоним Тетерникова, 1863—927) поднялся к европейским высотам даже не просто из русских низов, а из какого-то минус-бытия. Сказать о нем «кухаркин сын» — почти ничего не сказать. Ведь и мать его какая-то не просто кухарка была, а что-то вроде ведьмы. Достаточно сказать, что она порола своего сына, когда он был уже взрослым человеком двадцати восьми лет; об этом есть запись у Сологуба. При этом воспитывался он чуть ли не на равных у господ, где мать служила, устроен был в Учительский институт и проработал в народных школах (не гимназиях) двадцать пять лет, дослужил до пенсии — уже будучи известным писателем. Мать его не только порола, но и запрещала ему сапоги носить — трепать обувь попусту; он так и на уроки ходил — босым; потом эту босоногость сублимировал в стихах и прозе. Так же точно утвердилась в творчестве Сологуба тема истязания детей — можно сказать, любимая его тема.

В воспоминаниях современников Сологуб предстает фигурой если и не устрашающей, то неуютно-стесняющей; его если не боялись, то побаивались. Возьмем Сологуба в описании Андрея Белого:

…Ему было лишь сорок три года; казался же древним; он вел за собой жутковато; усаживал в кресло и ждал, что гость скажет, разглядывая свои пальцы: в глаза не глядел.

«Лучше вы нарисуйте штаны Пифагора; и не ерундите»,— как бы давал он почувствовать, едко ощерившись <…> а взгляд, оторвавшись от пальцев, ел, как кислотою, лицо; так глумился, улыбку в усах затаивши, учитель Тетерников, что он писателя приготовишкою сделал; спокойно захватывал то один, то другой из флаконов с духами, стоявших пред ним, потому что он был духонюхатель; нюхая важно притертую пробку, он ждал, ставя терпкий вопрос, им измеренный опытно.

Ты же сиди и пыхти!

«Единица, Бугаев!»

Еще у Белого в мемуаре о Сологубе есть фраза, равновеликая чуть ли не всей его прозе: «атом — частичка пискучая, вроде бациллы».

Знатоки заприметили Сологуба довольно рано, стихи его печатались в передовом (можно сказать, модернистском) журнале «Северные записки», но громкую славу он завоевал романом «Мелкий бес», вышедшем в начале века. Передонов, герой романа, стал нарицательным именем. Роман устроил всех — и изысканных эстетов, и расхожую интеллигенцию с ее писаревскими вкусами. Считалось, что Передонов, этот гимназический учитель, — олицетворение реакционного российского болота, что «Мелкий бес» — сатира, и в этом качестве его даже большевики слегка издавали. Между тем это роман символический, за бытовыми уродствами у Сологуба скрывается само земное бытие, жизнь, ненавистником которой он открыто себя заявил. Один из символов Сологуба — Змий, Дракон: так он называет солнце, земного жизнедавца, — для него это образ мирового зла.

Творчество Сологуба очень организовано, четко моделировано по некоему образцу, и образец этот широко известен: философия Шопенгауэра. Аким Волынский однажды назвал его подвальным Шопенгауэром. Между тем восприятие Шопенгауэра у Сологуба вполне адекватное и, более того, поэтически преодолевающее, обогащающее самую эту философию.

Основная мысль Шопенгауэра — о мировой воле, с ее слепой жаждой бытия, как миротворящем принципе, искомой философами «вещи в себе». Мир в себе — это воля, подлинная реальность; но есть еще мир как иллюзия, представление — опредмеченный мир индивидуального, лучше сказать, ложно индивидуализированного существования. Истину о бытии скрывает от нас принцип индивидуации. Иллюзорна именно эта множественность бытия, любое «я» в действительности не существует. И пришедшее к сознанию воля неизбежно отказывается от этой иллюзии, преодолевает дурную объективацию, опредмечивание мира. Существование в истине, по ту сторону мирской иллюзии — это небытие, нирвана, отказ от солнца и земли.

Поэтический трюк, проделанный Сологубом с философией Шопенгауэра, — индивидуализация, персонификация самой этой слепой миротворящей воли; у него получается, что момент сознания присутствует не только в индивидуально-представляющем модусе бытия, но и в самой миросозидающей воле, — она у Сологуба отнюдь не слепая. Тогда получается, что творец бытия — сознательно злая сила, дьявол, и любая речь возможна только от его лица. У Сологуба это — его собственная речь, стихи Федора Сологуба. Это то, что неточно называют солипсизмом Сологуба: неточно потому, что миротворящее «я» у него не паспортное, так сказать, — а злой творец мира. «И кто мне помешает / Воздвигнуть все миры, / Которых пожелает / Закон моей игры» — это же не Ф.К. Тетерников говорит, а Дьявол, отец лжи. Это не лицо Сологуба, а его художественная маска, «я» Сологуба отнюдь не индивидуализировано в его собственном лике. «По улицам люди ходили, Такие же злые, как я» — это стихи, а не признания. Кому какое дело, был ли сам Сологуб злой и кого он в самом деле порол — хоть бы и жену свою Анастасию Чеботаревскую.