Борьба или бегство - [51]

— Sure, why not19, — ответил я.

В клубе собралась, похоже, вся молодёжь Минска. Любой шаг давался с трудом: нужно было протискиваться между людьми, стараясь не угодить под летающие локти танцоров. Дым от сигарет и кальянов стоял стеной, дышать было трудно. Американцы отправились разыскивать какого-то друга, я же ввинтился в толпу на танцполе.

Стараясь не задеть лихо отплясывающих парней, что потребовало определённых навыков уклонения прямиком из «Матрицы», я пробрался к барной стойке. Оглядев девчонок, выбрал наиболее симпатичную и сел рядом. Девушку звали Даша. Она довольно живо отреагировала на мои вопросы и посмеялась над средненькой шуткой, что она пришла в клуб, чтобы посидеть в одиночестве и подумать. Я заказал коктейли. Привычная схема знакомства раскручивалась, но я не чувствовал ни азарта, ни удовольствия от процесса. Только усталость.

Даша кричала мне в ухо, что в этот клуб её привели подруги, а я машинально кивал и спрашивал себя, что же здесь делаю я сам. Как и всегда, я боялся проигрывать, боялся выглядеть глупо: как же так, поехать куда-то на выходные и не повеселиться. Общественное мнение, на которое я плевал демонстративно, на самом деле не позволяло мне следовать собственным искренним желаниям.

Я поднял руку, подзывая бармена. Даша сделала паузу в своём рассказе. Кажется, она немного устала кричать, а разговаривать по-другому тут было невозможно.

— Повторите, пожалуйста! — я положил на стойку купюру в двадцать тысяч белорусских рублей.

Бармен равнодушно кивнул и стал смешивать ром с колой.

— Извини, я что-то устал. Пойду домой, — громко сказал я Даше.

— Уже?! — удивилась она.

Я кивнул и, не давая ей возможности продолжить разговор, отступил в толпу. Пробиваясь к выходу, я встретил Бена и попрощался с ним. Он уже был пьян, лез обниматься и никак не мог понять, почему я ухожу.

После прокуренного и забитого клуба глоток чистого воздуха показался настоящим подарком. Мой порыв немного удивил меня самого, и я пытался разобраться, поступил ли я согласно собственным принципам или против них.

Безжалостный наблюдатель не позволял отступать перед лицом страха, но что было более реальным: страх танцевать и знакомиться, который мог удерживать от похода в клуб, или страх показать своё поражение хоть в чём-то, который, наоборот, толкал меня в клуб даже против моего желания? Или оба — и что тогда? Мне казалось, я приблизился к какой-то важной разгадке, но от усталости и выпитого алкоголя меня клонило в сон, и мысли ворочались неохотно. Решив ещё раз обдумать эти вопросы на досуге, я по широкому кругу двинулся обратно к квартире.

* * *

Первые несколько недель после возвращения я усиленно работал, стараясь отвлечься, что не вполне мне удавалось. Собственное эго завело меня в ловушку: услышав про расставание Тани с Андреем, я уверился, что теперь она в моих руках, но вновь обманулся. Ревность распалила моё желание. Я мечтал услышать: Таня наконец разобралась в своих чувствах и поняла, что хочет быть только со мной. Мысли о ней преследовали меня повсюду, я следил за каждой её записью в «контакте», стараясь уловить перемены настроения, и даже ночью не мог избавиться от этого наваждения. В моих снах она то предлагала встречаться, то переезжала жить к Ване, то мирилась с Андреем…

Моё увлечение, хотя и зашло весьма далеко, всё же находилось под контролем. С Таней я вёл себя беспечно, показывая, что произошедшее не произвело на меня впечатления. О моих переживаниях до сих пор не знал никто, кроме меня самого. Это делало их несуществующими для мира, а значит, как будто нереальными.

Рассказав мне про Ваню, Таня раскрыла карты. После этого наше общение должно было стать откровеннее или прекратиться вовсе. И оно стало откровеннее — но лишь внешне. Теперь я общался с ней не как с той, в которую влюблён, и даже не как с подругой, которую глубоко уважаю. Нет, своим новым поведением я внушал ей мысль, что она — лишь одна из подружек, примечательная главным образом тем, что с ней у меня был (и, возможно, будет снова) секс без обязательств. Разговоры наши были теперь полны пошлых намёков и шуток на тему Таниного распутства.

Каждый раз, отпустив очередную подобную шуточку, я замирал: вдруг Таня оборвёт меня и вступит в спор. Вдруг я неправильно разгадал значение двух измен подряд, и она не распутна, а просто влюбилась или растерялась, или какие там ещё могут быть причины? Если бы она сказала: «Миша, это всё весело, но всё же ты не прав. Ваня был лишь мимолётным увлечением, ошибкой. Я очень хотела бы быть с тобой — и только с тобой», — я был бы счастлив. Но всё это оставалось в области фантазий. Таня не только не протестовала, а напротив, как мне показалось, даже испытала облегчение. Она напропалую кокетничала, поддерживая новый стиль общения.

Это не только каждый раз ранило меня, но и плохо вязалось с тем, что я уже знал о Тане. В памяти крепко засело воспоминание о первой ночи в Австрии: растрёпанные волосы, слёзы и «Если я пересплю с тобой, то буду считать себя шлюхой». Что в её поведении было искренним, а что — напускным, я пока не разобрался.