Bonjour, Nicolas! - [18]

— Мелочь, безделушка, — сказал он беззаботно. — Конечно, не такая яркая, как все это, — он кивнул на разбросанные побрякушки, — но я хочу, чтобы она была у тебя.

Клэр несмело взяла медальон в руки, но, так и не решившись надеть его, завернула в носовой платок и убрала в ридикюль.

— Послушай, — негромко позвал он ее. — Сегодня ты сыграла на сцене невесту. Я прошу тебя в жизни не сыграть… быть моей женой.

Глава 8

23 декабря 1925 года, Лондон

В номере было темно и тихо. Запах нежилой, холодный. Странно, как это в гостиницах всегда пахнет, будто никто в них не живет. Николай прошел в спальную, в темноте разделся и лег в постель, ожидая, что жена уже видит десятый сон, и пытаясь устроиться на самом краю кровати. Но уже через несколько мгновений понял, что в кровати ее нет. Он приподнялся, включил бра над головой и осмотрелся. Веру он нашел сидящей в кресле напротив. Она куталась в плед и глядела прямо на него. Он спокойно встретил ее взгляд и коротко сказал:

— Не бойся. Я тебе не изменял, если ты думаешь об этом.

— Я не боюсь. Этого я не боюсь, — проговорила Вера.

— Ты ведь знаешь, что у нас не семья, верно?

— Ты так думаешь?

Николай потер уголки глаз — ужасно хотелось… спать? Нет, не спать… или спать так, чтобы проснуться пятнадцать лет назад в квартире на 17 линии на Васильевском острове и уже никуда не отпускать единственную женщину, с которой у него могла бы быть семья.

— Ужасно банально и пошло — я очень виноват перед тобой, Вера, — наконец, произнес он. — Не в том, что не люблю тебя. В том, что позволял тебе оставаться моей женой, но при этом сам считал тебя другом. Ведь это было так?

— Я и была твоим другом, оставаясь твоей женой. Неужели ты до сих пор считаешь, что семья — это только сердечные волнения? После всего, что ты видел. После всего, что ты пережил.

Она встала и пересела к мужу на кровать.

— Ты всегда можешь на меня положиться, Николай.

— Я знаю.

Он помнил ее удивительно уверенной в себе молодой особой, очень прямолинейной, но при этом никогда не переходившей черты, какой она была в пору ее учебы в университете, о которой было так много разговоров. Помнил ее в пятнадцатом, когда они стояли под венцом — серьезную, торжественную, влюбленную. Потом во время своих наездов в Петроград с фронта — кратких, почти слившихся в какой-то смутный неясный эпизод. Тогда он почти ничего не чувствовал к ней — времени и душевных сил не хватало. Важно было только одно — она ждет его. Только воспоминание о ее ожидании поддерживало его. Но тогда… именно тогда ее образ постепенно меркнул, оставляя другой, настоящий, живой образ женщины, которая не ждала и, наверное, не любила. И ради той, другой, единственной, раз за разом он возвращался. В последнюю встречу с Верой в семнадцатом, когда мир перевернулся с ног на голову, он смотрел в ее худое и уставшее лицо и вдруг понял — даже и она уже не ждала. В этом смерче невозможно было ни ждать, ни надеяться. Кажется, совсем не горевала о том озвученном его решении вступить в Добровольческую армию. Приняла это спокойно, почти равнодушно. В них обоих тогда не оставалось ничего, одна только пустота. В следующий раз они встретились уже в Париже. Зачем нужна была эта встреча, он не знал. Зачем она все еще пытается жить с ним, он не знал тоже. Но то, что не мог отогреть ее, и то, что она никогда не отогреет его, он знал точно. В этот вечер особенно остро.

— Я знаю, Вера. Но от этого только хуже, — он помолчал и, уставившись куда-то в черную бездну окна, прошептал: — Я слишком стар для любовных трагедий.

— Я тоже, — устало вздохнула Вера. — Может быть, поэтому мы до сих пор вместе. Потому что больше никому не нужны, кроме друг друга.

— Вера, я люблю другую.

Вздрогнула. Медленно подняла голову.

— Бедный мой… — прошептала Вера. — А она?

— Наверное. Она никогда не говорила, что не любит меня. Ни разу, за последние пятнадцать лет, — он усмехнулся. — Правда, за эти годы у нас было от силы пару недель. И ими мы воспользовались самым бездарным образом. Она давно замужем и вполне благополучна. Словом, я сентиментальный идиот.

Вера взяла его за руку, чуть сжала пальцы. И так сидела некоторое время, пытаясь разобраться в собственных мыслях. Она давно уж привыкла жить только тем, как будет лучше для него. Так как теперь будет лучше для него?

— Если хочешь, я уеду, — спокойным голосом сказала она. — Ты помнишь нашу Бов? Она теперь в Берлине и звала меня к себе. Только скажи, что тебе это нужно.

— Господи, Вера… Уезжай. Хоть к Бов, хоть на соседнюю улицу. У меня сейчас совсем не будет времени решать что-то. Экспедиция… Уже летом я пропаду в Каире. Надолго.

Он чуть привлек к себе жену и коснулся губами виска. А после тихо добавил:

— Да, мне это нужно. Ведь ты всегда знала, что однажды я скажу это.

Она решительно поднялась и прошла к своему краю кровати.

— Давай спать. Поздно уже.

— Поздно, — согласился он и откинулся на подушку. — Спокойной ночи, Вера.

Вера промолчала в ответ. Беззвучно плакала, чему научилась много лет назад. Еще в России, когда старой жизни уже не было, а новой быть не могло. Вот тогда она научилась плакать так, чтобы никто и никогда не слышал. И только подушку приходилось просушивать с утра. Но и этого он не увидит. У него завтра утренняя лекция, она точно знала. Как точно знала и то, что пока он не уйдет, она будет делать вид, что спит. Но ко времени его возвращения ее уже здесь не будет.