Бомбейские чудовища - [11]

Стол почетным гостям был предложен самый наивыгоднейший — и для обзора, и для комфорта. Словно из-под земли явились два официанта, скатерть тут же была сменена на накрахмаленную до хруста, метрдотель воркующим голосом принялся выяснять, что будут есть и пить дорогие гости.

Ненужную суету Тернов прервал излишне сурово, попросив метрдотеля обеспечить клиентам в первую очередь покой. И это желание было исполнено с радостью, официанты мгновенно бросились выполнять заказ, бесшумно выныривая из-за колонны с подносами в руках. Лишь изредка являлся метрдотель и застывал в отдалении, проверяя, все ли в порядке.

— Лев Милеевич, — заговорил Тернов, когда под действием живительной влаги из хрустального графинчика руки немного отошли от мороза, — есть ли у вас соображения?

— Признаюсь, испытываю замешательство. От дерзкой наглости убийцы, — хмуро ответил видавший виды дознаватель, озирая окружающее пространство: расставленные в шахматном порядке столы, лампы с цветными абажурами, с полдюжины жующих и пьющих за отдаленными столиками посетителей. — Даже не знаю, о чем его спрашивать. Ведь вопиющий факт налицо. Непонятного много, — кустистые брови его сомкнулись, глазки-буравчики вонзились в сотрапезника, — но больше всего меня тревожит мотив преступления.

— То есть? — не понял Тернов. — Вы полагаете, смерть наступила не от экстаза?

— Может быть, и от него, — помощник с удовольствием подцепил на вилку розовое полукружие маринованного лучка, — но зачем же такие смертельные экстазы задумывать?

— То есть вы полагаете, что развратник из «Флирта» умышленно довел своего любовника до смерти?

— Кто их знает, — уклонился от определенного ответа Лапочкин, — у них там свои страсти кипят, ревность нам непонятная. Может, наш арестант что-то пронюхал об изменах дружка в Казани, вот и захотел отомстить.

Павел Миронович молчал. Он размышлял, вызывать или нет в следственную камеру обольстительную госпожу Май, не единожды ставившую его в неловкие ситуации. С одной стороны, она, по-видимому, к этому делу отношения не имела. А с другой, все-таки замешан ее сотрудник: просочится история в печать, урон репутации журнала неизбежен. И хотя эта мысль вызывала у следователя тайную радость, если не сказать злорадство, все же он, воспитанный в понимании мужского великодушия, ощущал, что такая победа в схватке с красавицей стала бы для него не гордостью, а унижением.

— Вот что, — наконец произнес он, — без помощи Сыромясова нам никак не разобраться. А он в полнейшем беспамятстве. Как воды в рот набрал. В своем ли он уме?

— Будем надеяться, оправится вскоре, душевный кризис случается и у преступников. Особенно по первому разу. Они ведь не всегда понимают, какое потрясение испытывает организм, когда преступает заповедь…

— А может, ключ к разгадке злодеяния — в личности покойника? — отвлекшись от золотистых оливок, задумчиво изрек Тернов. — Надо в Казань запрос послать.

— Сделаем, — ответил Лапочкин, и в голосе его Павлу Мироновичу послышалось что-то тревожное.

Проследив насупленный взгляд помощника, Тернов обнаружил, что в ресторане появились новые посетители.

— На ловца и зверь бежит, — процедил Лапочкин и с несвойственной ему развязностью крикнул на весь зал. — Эй, официант, живо сюда!

Тернов понял маневр помощника: мужчина и женщина в дверях непроизвольно обернулись на крик, на лице мужчины промелькнула мимолетная досада, тотчас же сменившаяся радушной искусственной улыбкой. Аккуратно взяв спутницу под руку, мужчина направился прямо к столу, за которым сидели сыщики. Метрдотель сделал два шажка за ними и замер в ожидании.

— Никуда не скрыться от ока правосудия, — начал еще издалека мужчина, чуть склонив голову к спутнице, миловидной женщине маленького роста, черноволосой, облаченной в струящееся платье. От одного ее вида Павел Миронович ощутил дуновение февральского холода. — Позвольте, уважаемые господа, засвидетельствовать вам свое почтение.

Тернов встал и поклонился.

— Здравствуйте, господин Мурин, — сказал он любезно, — какими судьбами вы в этом непрезентабельном заведении? При ваших-то возможностях?

Журналист многозначительно усмехнулся.

— Теми же судьбами, что и вы, уважаемый Павел Мироныч. Знаете ли, бывают такие темы для бесед, которым публичность противопоказана… Вы меня понимаете?

— Да, понимаю, — смущенно ответил следователь, стараясь не смотреть на муринскую даму, которая холодно и равнодушно взирала на беседующих. — Чем убежище скромнее, тем переговоры удачней. Представьте меня вашей спутнице, Гаврила Кузьмич.

Мурин посерьезнел. Казалось, он не решался назвать имя. Затем, вздохнув, произнес:

— Мадмуазель Буранова, Нина Павловна.

— Тернов, Павел Миронович, судебный следователь, — лаконично отозвался Тернов и прямо взглянул в матово-белое лицо красавицы. Ее надменность и равнодушие странно контрастировали с миниатюрностью и милой округлостью молодых форм и как-то необычно взволновали следователя. Он склонился в смущении и поцеловал руку даме.

Мурин демонстративно вынул из внутреннего кармана часы, взглянул на циферблат:

— Если у Фемиды к нашим скромным персонам вопросов нет, мы сочли бы за честь избавить ваше общество от своего присутствия.