Большой путь - [11]
Алеша — совсем иной. Делает он все серьезно и основательно. Когда бывает очень сосредоточенным — между его светлыми бровями ложится глубокая складка. Иногда он глубоко задумывается, и тогда особенно прекрасными становятся его огромные, синие глаза. В них всегда можно прочесть, о чем он думает — о радостном или печальном. Бывают же и у мальчика свои печали! Зато когда он разбегается, расшалится, то становится удивительно похожим на стремительного солнечного зайчика. Его белая с золотым отливом голова так и мелькает. По этим светлым волосам его всегда можно узнать в толпе ребят.
Алеша любит рассматривать вещи и расспрашивать о них — как, из чего, зачем и где они сделаны. Когда я слышу эти неназойливые, толковые вопросы, я думаю: он будет создавать какие-нибудь исключительно красивые и полезные вещи на радость и восхищение людям.
Разговор ребят о «машине, которая делает все сама», был прерван маленькой серой птичкой. Такая малюсенькая, что и не видывал никогда такой — она села на стебель осоки, покачалась и спросила очень чистым и ясным голоском:
— Как — жить?
Еще покачалась и опять спросила:
— Как — жить? Как — жить? Как — жить?..
И затвердила! Севка не выдержал, крикнул ей:
— Не знаем, как тебе жить!
Она вспорхнула и улетела задать свой вопрос кому-нибудь другому. Долго еще качался стебель осоки.
Алеша спохватился:
— Надо было сказать ей, чтобы летела в теплые страны…
Мы прожили на этом месте два дня, а потом двинулись дальше вниз по реке, останавливаясь там, где нам нравилось…
Лето было еще в полной силе, но в зеленом его наряде уже появились полинявшие пятна. Это осень положила свою печать.
Роса по утрам падала студеная и держалась долго, иногда до полудня. Яровые поля побурели, черными хлопьями носились над ними птицы. Рябина стала слаще.
Утром видели, как в холодно-синем небе кружили журавли. Старый журавль обучал молодых строю. Они то рассыпались в беспорядке, то вытягивались в ленту, то выстраивались углом и жалобно, протяжно кричали, словно оплакивали уходящее лето.
В совхозе, куда мы зашли осмотреть хозяйство, на опытных бахчах поспели арбузы. Алеша попросил у директора семян, завернул их в бумажку и спрятал в рюкзак: «для пришкольного участка».
На берегу стоял покинутый пионерский лагерь. Он опустел до следующего лета. Скоро на крыши голубых павильонов посыпется сухой разноцветный лист. На барьере купальни сидел одинокий сторож и провожал нашу лодку долгим взглядом.
И уже совсем осеннее опять держалось два дня ненастье — сыпал мелкий, как пыль, дождь, ветер гнал по реке темные волны с убором из грязно-белых кружев пены, в лесу пахло осенней грибной сыростью.
Пора было возвращаться домой, и мы двинулись, нигде не задерживаясь, в обратный путь.
На высоком берегу, у двух берез, Алеша и Севка оставили памятку о своем пребывании — выложили из битого кирпича пятиконечную звезду, а под ней — надпись:
Будь счастлив, любимый наш край!
Много всего нужно человеку на охоте. Нужны ему и верный глаз, и чуткое ухо, и крепкие, не знающие устали мускулы. Нужно ему умение подражать голосу птиц и зверей, нужна смелость, нужна хитрость, нужна смекалка.
Все это есть у хорошего охотника. Но чего нет даже у самого хорошего охотника, так это носа. Нос, конечно, есть, да толку в нем мало! Это — самый примитивный и совершенно бесполезный на охоте нос. Им нельзя причуять дичь, спрятавшуюся в кустах или траве и недосягаемую для глаза. С помощью такого носа не пойдешь по невидимому летом и осенью следу.
Но человек на выдумки хитер. Он нашел такой «нос» в природе, приручил его, воспитал надлежащим образом и стал брать с собой на охоту. Этот замечательный «нос» — собака. Она может уловить запах дичи на большом расстоянии, может разобраться в самых запутанных следах…
Но был однажды такой смешной случай, когда роль этого «носа» решил взять на себя один маленький человек. Звали его Севкой…
Я пошел с ним и собакой Лорой поискать тетеревов. Все утро прошло в напрасных поисках. Солнце поднялось высоко, пора было возвращаться на стоянку. Августовский полдень накалил воздух; казалось, листья блекнут на кустах; от каждого водоемчика поднимался пар.
Севка едва плелся за мной, очень недовольный тем, что ему не удалось увидеть, как вылетает из-под собаки дичь, как дробь выбивает из нее пух и перья и как она шлепается о землю.
Уставшая, разморенная жарой, Лора трусила рядом, высунув красный язык. Вдруг, уткнувшись носом в траву, она закружилась по поляне, окаймленной с трех сторон редкими кустами. «Что-то есть!». Я сдернул с плеча ружье. Лора продолжала кружить в нагретой солнцем, сухой траве ей трудно было уловить тонкий запах дичи. Вот она замерла на секунду в стойке, но потом снова, сильно потягивая носом, забегала по поляне.
Краем глаза я видел Севку. Так велико было его напряжение, что он застыл, словно в стойке — вытянув шею и даже подняв одну ногу, готовую, но не решавшуюся, сделать шаг.
Я понимал его состояние: целое утро напрасных поисков, и вдруг — удача! — собака повела по дичи. В этот момент хочется помочь ей всеми силами. А она кружит все быстрее, все нервознее, и кажется, что не найдет, потеряет… И Севка не выдержал этого напряжения. В страстном порыве помочь собаке он упал на колени, ткнулся вздернутым, обожженным на солнце, носом в траву и стал яростно принюхиваться. В это время Лора рядом с ним сделала стойку, осторожно переступила два раза, и прямо у нее из-под носа с треском вырвался одинокий тетерев-черныш…
