Большой дом. Пожар - [79]

— Мы знаем, где невиновные. Они связаны друг с другом тюрьмой, побоями, а также… кровью. Наша кровь льется и, конечно, еще будет литься; это крепко, свяжет нас… В такое время, как наше, быть невиновными — страшно.

Старик замолчал и пристально взглянул на собеседника. На его лице оставалось то же выражение — грозное и радостное. Черты были неподвижны. Такие лица можно встретить среди китайских крестьян.

— Да, страшно быть невиновным. Никуда не уйдешь от пролитой крови. Никто из нас от нее не уйдет. Вся страна услышит зов крови. Потому что мы ни в чем не повинны. И то, что случилось, должно было случиться.

Он еще раз повторил, содрогаясь всем телом, последние слова. Потом внезапно понизил голос и сказал безразличным тоном, слегка запинаясь:

— Во имя крови, которая связывает нас, будем едины. Вот что надо сказать всем и каждому. Полиция явится с минуты на минуту.

Старик отошел от феллаха, не ожидая ответа, одобрения или вопроса с его стороны, бормоча про себя непонятные, пересыпанные междометиями слова. Он шел странно подпрыгивающей походкой, резко размахивая палкой.

Ба Дедуш переходил от одной группы к другой мелкими шажками, без устали, не торопясь, как будто перед ним была вечность. Он разговаривал с каждой группой феллахов отдельно. Можно было подумать, что он каждого из них привлекает к ответу за нанесенную лично ему кровную обиду.

— Самое главное, — говорил он всем со страстной настойчивостью, — самое главное — найти виновных.

Большинство феллахов слушало его, не делая никаких замечаний. Странно было видеть упрямые усилия старика. Он подходил к каждому по очереди, неумолимо требуя внимания и не интересуясь ничьим мнением. Те, что выслушали его, отворачивались, и лица их становились непроницаемыми. Они уходили поодиночке, как бы унося с собой тайну. А он, старик, неутомимо продолжал выполнять свою задачу: переходил от одного к другому своей подпрыгивающей походкой; казалось, воля, более сильная, чем он сам, двигала его необычайно худыми ногами, облаченными в узкие крестьянские штаны. Время от времени он останавливался, чтобы отдышаться, и покачивал головой. Потом снова пускался в путь, неутомимый, повторяя всем и каждому одно и то же.

В это время маленькие черные автомобили, почти стлавшиеся по земле, как хорьки, засновали во всех направлениях по деревне.

За стеклами видны были лица. Это прибыли агенты сыскной полиции.

Слиман Мескин следил за ними; эти лица были ему знакомы. Машины останавливались в разных местах. Из них быстро выскакивали полицейские. Они совещались друг с другом, оглядывались вокруг. Они уже являлись сюда прежде, во время забастовки; все они были на одно лицо.

Прежде всего полицейские торопливо направились к ферме Виллара. Феллахи, с которыми они встречались по пути, не глядели на них. Когда полицейские их опережали, те оборачивались, а затем продолжали свой путь. «Только бы нам выстоять!» — думал Слиман.

Феллахи в Бни-Бублене были охвачены лихорадкой ожидания и все-таки сохраняли хладнокровие. Во время этой забастовки они ясно показали, что способны владеть собой, поступать обдуманно. Это поразило колонистов, которые рассчитывали, что начнется паника и крестьяне сразу потеряют голову. Для колонистов их поведение было почти такой же неожиданностью, как и сама забастовка.

Во время последней забастовки феллахи проявили большую выдержку, хотя некоторые вернулись на поля — в особенности те, что с самого рождения были связаны с какой-нибудь фермой. К ним присоединились марокканцы, тайно переходившие границу; колонисты не стеснялись нанимать их даже в обход закона, да за еще меньшую плату, чем обычно, чтобы противопоставить местным рабочим. Но все это ни к чему не привело. Феллахи оказали упорное сопротивление, не поддаваясь таким уловкам, как коварные переговоры с отдельными лицами, предложения полюбовных сделок, похлопывание по спине и сладкие речи.

— Я друг арабов! — заявлял то один, то другой колонист, хотя никто у них ничего не спрашивал. — Да ну же! Становись на работу, Ахмед. Ведь я тебя знаю не со вчерашнего дня, да и ты меня знаешь. Приходи работать! Надо же тебе есть, тебе, твоей жене и детям. Ведь я не такой, как… — И он называл имя другого колониста. — Я хорошо плачу, я друг…

Хлеб начинал гнить на корню, но феллахи, с которыми колонисты вели переговоры поодиночке, ловко уклонялись от вопросов и предложений: они не хотели подливать масла в огонь.

И вот теперь в деревню вызвана полиция, запылали хижины батраков…

Тому колонисту, который сказал феллаху: «Надо же тебе есть», уже не пришлось настаивать: феллах был брошен в тюрьму.

XVI

— Как это случилось? Вы спрашиваете, как? Так было угодно судьбе, — говорил Азиз.

В его голосе звучала покорность. Он не обращал внимания на тех, кто окружал его: он ушел в свои мысли.

И все смотрели на его руки, которые покоились на коленях ладонями вверх. Сам он сидел на земле, скрестив ноги.

Со всех сторон приходили вести о новых событиях, и здесь, среди четырех стен этой глинобитной хижины, они обступили крестьян, словно призраки.

События… Но были ли событиями эти бесформенные, так сказать, безликие предчувствия, эти смутные ожидания? Призывы? Но откуда? Предостережения? Но кто же их делал?