Большой дом. Пожар - [78]

Слиман бежал, спотыкаясь. Рядом с ним скользили другие люди, спеша и сталкиваясь друг с другом. Но огонь все усиливался, и при каждой новой вспышке сердце Слимана трепетало. Он думал, весь дрожа: «Надо спасти все, что только возможно. Печальна жизнь феллаха». И бежал, как безумный, теряя всякое представление о том, что происходит.

Колонисты после минутного колебания решили не мешать крестьянам. Феллахи высыпали в огонь столько земли, сколько было возможно.

Слиман Мескин заговорил с человеком, который работал рядом с ним; тот не ответил. Слиман схватил его за руку и увидел, что по щекам его бегут, теряясь в бесцветной бороденке, обильные слезы. Слиман сказал ему:

— Явилась полиция, Азиз…

Но Азиз смотрел лишь на сожженные бараки, от которых осталась серая куча пепла и угля. Все сгорело. Огонь поработал основательно, но не перекинулся дальше; зато там, где стояли окруженные полями хижины батраков, остались лишь квадраты выжженной земли.

Занявшийся день освещал эту сцену, придавая всему спокойный, будничный характер.

Человек сказал:

— Что же, в придачу мы и полицейских будем терпеть?

«Никогда я не поверил бы, — подумал Слиман Мескин, — что лачуги феллахов могут гореть так красиво». Мысленно он снова увидел дым, клубами поднимавшийся над пожарищем, — огромные столбы дыма, вырастающие из великолепных огненных факелов. Мрачные отсветы ложились на окружающие поля. Пылающая завеса, колыхаясь, подымалась все выше и разрывалась внезапно, как раздавшийся в ночи крик. От этих веселых вспышек пламени на душе у людей становилось еще тоскливее. Да, Слиман все это видел и слышал крики. Это не приснилось ему.

Пожар вспыхнул и никогда уже не потухнет. Огонь поползет вслепую, тайно, подпольно; кровавое пламя будет пылать до тех пор, пока не отбросит свой зловещий отблеск на всю страну.

Природа в этот день как будто облеклась в траур. Наступило серое утро. После бессонной ночи люди выглядели мрачными. Голова у каждого была пустая, а во рту — горький вкус. Не хотелось ни говорить, ни двигаться, как бывает после кошмара.

Полиция заняла притихшую деревню. Полицейские расхаживали по пустым гумнам, покинутым жилищам, а впереди их крались, как туман, подозрения и страхи. Быстро, с какой-то механической суетливостью переходили полицейские с места на место. Каждый их шаг впечатывался в почву.

Кругом все казалось спокойным. Слиман шагал по полям. Крестьяне бродили без определенной цели. Встречаясь друг с другом, они на минуту останавливались, иные довольствовались кивком и удалялись усталым шагом; взгляд их выражал бесконечное терпение. Полицейские подходили, вертелись, вглядывались в крестьян.

«Силы страны еще дремлют, — рассуждал сам с собой Слиман. — Люди похожи на лунатиков: они как будто спят на ходу. Но вместе с тем в них чувствуется крепкая воля к борьбе — она перельется через край и потрясет всю систему, весь ее железный костяк. Может быть, самые активные люди в стране уже поднялись на бой».

Слиман добежал до шоссе; он свернул с пыльной дороги, ведшей на ферму Виллара, и убедился, что ничто не изменилось.

На тропинке стояли кучки феллахов. Несколько стариков широким жестом воздевали руки к небу.

— За что, всемогущий боже? — вопрошали они. — Ведь если бы они смиренно принимали плату, которую им давали, всего этого не случилось бы… Ну, и чего они добились?..

Ба Дедуш переходил от группы к группе, говоря, что сегодня не стоит говорить о заработной плате.

— Надо найти виновных, — настойчиво убеждал он феллахов.

— Где же, по-твоему, виновные, старина?

— Надо их искать!

— Искать-то надо. Это каждый знает.

— Я говорю правду!

— Но сам ты что об этом думаешь, дед? Искать их надо среди нас?

— Там видно будет!

— Ну что ж, посмотрим. Только не суетись, а то устанешь, слишком ты стар.

— Сдается мне… — продолжал старик, не обращая внимания на слова крестьян, — сдается мне, что виновных надо искать не среди нас.

— Да? И что же?

— Ну, надо их найти…

Его слушатель остался с разинутым ртом, не зная, что сказать или, вернее, боясь сказать что-нибудь. Старый феллах наблюдал за ним и ждал; затем на лице его мелькнуло нечто вроде жалости к этому еще молодому человеку, и глаза заблестели невыносимым блеском. Он сказал старчески прерывистым голосом:

— Значит, ты думаешь, что если их нет среди нас, то мы никогда не найдем их… Ты, пожалуй, прав. И даже наверняка прав. Мы никогда не найдем виновных, их никто не беспокоит и никогда не решится побеспокоить. Так оно повелось. Мы к этому привыкли, не правда ли? Мы привыкли, скажешь ты, и тут ничего не поделаешь, но, по крайней мере, сын мой, важно, чтобы мы сами знали, кто невиновен!

Глаза старика сузились; вокруг выдающихся вперед скул обозначилось множество морщинок — теперь у него был вид азиата… Он как будто смеялся, но безмолвно; можно было подумать, что он очень доволен всем происшедшим. Это выражение застыло на его лице. Долго длилось молчание; покрытое шрамами лицо старика оставалось бесстрастным и в то же время смеющимся. Неподвижность черт пугала, узкие глазки блестели холодно, как сталь.

Собеседник смотрел на него еще внимательнее, чем слушал. Но вот старик снова заговорил: