Большой дом. Пожар - [58]

Толстяк нахмурился.

— Ты говоришь для красного словца, — заметил он.

— Нет! Я говорю правду! Каждый из вас пытается нас учить, давать нам советы, каждый вмешивается в нашу жизнь и считает себя вправе судить нас. А сами вы — воры!

Потеряв терпение, Кара отвернулся. Слиман Мескин чуть заметно прищурился. Его глаза блестели. Прислонившись к откосу, он продолжал говорить, но так тихо, что крестьянин сперва ничего не расслышал:

— Господин Кара, дорогой господин Кара, в прежние времена… это неправда… не все было плохо. Возможно, кое-что и было плохо, но не все. А что мы видим теперь? Похоже, что пришел конец света. Времена хороши только для богачей и иностранцев. Для каких-нибудь пяти-шести семейств… Самое большее для десяти. А бедняки?.. Сколько их! Мы все были лишь феллахами — отец, мать, два брата и я! Вдруг они пришли и забрали отца. Возможно, это была просто ошибка. Он всегда был мирным человеком, отец. Но ты их знаешь, ты знаешь, каковы все эти стражники, жандармы, каиды… Черт бы их всех побрал!

— О! — воскликнул толстяк.

— Вот как! Ты воображаешь, что ты лучше их? И, может быть, большего стоишь?

— Да как ты смеешь!

Крестьянин яростно взглянул на него. В поле не было ни души; он не произнес больше ни слова.

— Я? Разве я смею что-нибудь позволить себе, господин Кара. Но я собираюсь высказать тебе все, что у меня накипело на сердце, раз бог привел тебя сюда. И ты меня выслушаешь.

— Ну, только поскорее, — заметил Кара Али. — У меня…

— Возможно, все случилось из-за коня, который понравился каиду. Я так и не узнал, почему. Во всяком случае, они забрали отца. В той же партии арестованных было много других, и старых и молодых. Некоторые из них действительно оказались преступниками, выпущенными из тюрьмы и вновь задержанными за новые дела. Но остальные, и мой отец в том числе, были невиновны. Его все же увели. Из-за коня! Отец ни за что не хотел отдать его каиду. А каид, возможно, хотел получить его для какого-нибудь более могущественного начальника, которому приглянулся наш конь. Я этого так и не узнал. Из-за какой-то несчастной лошади отец был разлучен с семьей. Его отправили в Кайенну дробить камни для постройки дорог… И вот его жена — моя родная мать — и мы, его дети, осиротели. А почему? Скажи? Из-за несчастной лошади! При его бедности это все, что было у отца. А лошадь — целое состояние для феллаха. Такое богатство было слишком обременительно, слишком велико для него. Земляки говорили отцу: «О, Ахмед, у тебя слишком хороший конь! Смотри, попадешь, у властей в немилость». Так оно и случилось. «Еще не известно, что из этого получится», — предупреждали его люди. И вот все узнали, что из этого получилось. Отца забрали. Никто его больше не увидел — ни жена, ни соседи, ни дети. Мать не могла ни спать, ни есть, думая о нас, малышах. Она каждый день ждала, что отец вернется. Но я сказал матери: «Давайте соберем свои пожитки, свяжем их в узлы. Бог не захотел, чтобы мы оставались в деревне». И мы ушли. Здесь у нас не было ничего — ни камня, ни дерева. Мы уходили без сожаления. Земля господня достаточно велика. Вся деревня с любовью провожала нас. Было сказано, что мы уйдем; надо было уходить. Мы шли несколько дней. Пили родниковую воду. С едой было трудней. Чего мы только ни ели, матерь божья! Всего понемногу: корни тельгуды[12] и ежевику; лепешки, которые добрые люди давали нам из жалости; листья проскурняка, незрелый миндаль и плоды граната. Мы просили милостыню. Нам встречались люди беднее нас самих. Дети падали от усталости. Мне каждый день казалось, что я умру, так у меня изболелась душа. Мы провели годы, скитаясь по дорогам. Когда нам позволяли, мы останавливались в соломенных хижинах, но не надолго. Что мы могли поделать? У тех, кто нас прогонял, были собаки, слуги, винтовки. Мы продолжали путь. И все это из-за того, что мы некогда имели дело с властями. Велик Алжир — мать-родина наша. Мы исходили из конца в конец всю страну. Умирали дети. Одного мы похоронили в одном месте, другого — в другом. Оставшись один с матерью, я не мог спокойно смотреть на ее скорбь. Камень — и тот бы заплакал. Можешь мне поверить. Мы дошли пешком до Сахары, побывали в Шарке и в горах Телля. Нам случалось жить в бараках возле больших городов. Я возделывал землю, собирал оливы, апельсины, виноград. После долгих лет странствий меня охватила тоска по родине. Мы возвращались пешком, моя несчастная мать и я. Помню, однажды мы дошли до ворот какого-то города. Мать была худа, грязна, вся в лохмотьях. Она закрыла глаза и отдала господу свою кроткую, исстрадавшуюся душу. Я похоронил мать и вернулся в деревню. Мне хотелось бы прожить еще лет сорок. Никто не властен над жизнью и смертью. Но я все же хочу прожить лет сорок. Одного слова было достаточно, чтобы ограбить моего несчастного отца и пустить всех нас по миру. Мы даже не знали, из-за чего так получилось. Теперь это известно. Как могут твои друзья приносить столько зла? Но я их не боюсь, мне нечего больше терять. И велика наша родина — Алжир! Ты собираешься послать меня домой, но я не пойду. Прежде всего у меня нет дома. И если я намерен попрошайничать, чтобы получить кусок лепешки, кто мне может в этом помешать? Не ты и не твои друзья, да и зачем они стали бы мне мешать? Не хватает еще, чтобы вы запрещали нам просить милостыню. Ты можешь передать все это твоим властям. Мне наплевать на них! Если придется идти на каторгу — ну что же, пойду. Какое мне дело до того, что станут болтать обо мне люди. Ты велишь мне отправляться восвояси. Не трудись. Тебе кажется, что я брежу? Когда у честных людей глаза наполняются слезами, сердца таких людей, как ты, становятся твердыми, как камень.