Большой дом. Пожар - [59]

— Такова ваша судьба, — заметил Кара, которому надоели речи феллаха.

— Какая судьба? Какая судьба?

— Почем я знаю? Судьба… Одним словом, то, что называют судьбой…

— Судьба тут ни при чем. Случилось это или нет?

— Ладно! Допустим, что случилось.

Кара повысил голос.

Крестьянину хотелось отчитать Слимана Мескина за его болтовню. Это было необходимо! Слиман выслушал его с сокрушенным видом, как оно и подобает феллаху в присутствии важной особы. Другие феллахи, привлеченные этой сценой, наблюдали за ними издали — кто спрятавшись в зарослях камыша, кто из-за ствола дерева.

— Послушай-ка, милейший, — гневно воскликнул Слиман Мескин в ответ на его проповедь. — Перестань вмешиваться в чужие дела, или я вырву у тебя усы!

Он поднял руку и дернул крестьянина за ус, похохатывая при этом самым неприличным образом. Затем еще сильнее дернул его за другой ус и стал кружиться вокруг толстяка. Кара раскрыл рот от изумления. Он попытался внушить почтение нахалу. Как бы не так! Его властный тон не произвел ни малейшего впечатления. Он попробовал ударить. Не тут-то было! Смотря издали на эту сцену, феллахи покатывались со смеху.

— Седой волос Вельзевула! Седой волос Вельзевула! — кричал Слиман. — Я его вырву! Вырву!

Он рассмеялся раскатистым смехом, от которого на лице Кара Али появилось выражение ужаса. Феллахи предпочитали не показываться. Некоторые бросились бежать в деревню, держась за бока. Они спешили рассказать новость.

Наконец Кара Али удалось спастись бегством. Иначе Слиман, по всей вероятности, вырвал бы ему все усы.

— Занимайся своими делами, если не хочешь, чтобы тебе когда-нибудь подпалили бороду! — крикнул ему вдогонку Слиман.

Кара, позабыв достоинство, удирал со всех ног и вскоре скрылся; в последний раз мелькнули его шаровары.

Новость облетела всю округу. Как поступили люди? Они вдоволь посмеялись. Но с тех пор, видя какого-нибудь приспешника властей, они думали: «Погоди, и на тебя найдется управа, и ты встретишь своего Слимана Мескина». И хлопали себя по коленям.

В деревне говорили:

— Только бы Кара не напакостил Слиману Мескину. Тогда уж Слиману не придется хорохориться.

Несколько раз Кара Али пробовал показаться на людях. Но за его спиной неизменно раздавался смех. Когда же он оглядывался — фу ты! — никого. Можно было подумать, что его преследуют насмешками злые духи. Он обращался к феллахам. Те подходили и смотрели ему прямо в глаза. И под конец Кара терял самообладание. Он что-то невнятно бормотал и покашливал: Кха! Кха! Но эти припадки кашля ни на кого не производили впечатления. Феллахи поворачивались к нему спиной.

Господин Кара заявил им тогда, что отныне он будет считать врагом правительства и ислама всякого феллаха, стакнувшегося со Слиманом Мескином.

— Иначе говоря, весь здешний народ! — решили жители Бни-Бублена. — Иначе говоря, всю деревню, не правда ли? Мы не сойдем со священной стези ислама, нет! Но если он желает, чтобы мы стали врагами правительства, ну что же, да будет так, как он сказал.

X

— Омару надо знать все это, — сказал Командир.

Мальчик лежал у подножия огромного скипидарного дерева, на краю владений Кара. Августовский день, тяжелый, насыщенный ароматами, как бы остановился, слившись с бесконечностью. Дикая мята и душистые травы сохли, лишенные влаги. У этих послеобеденных часов не было, пожалуй, ни начала, ни конца: мальчик уже давно потерял всякое представление о времени. Каждое дерево, каждый камень, каждая складка земли были словно отлиты из металла. Среди этого оцепенения сонной поступью двигался потерявший измерение день. В легкой тени огромного дерева взгляд мальчика искал незримое присутствие смерти.

Знал ли Омар о том, что произошло? Дети иногда притворяются, будто ничего не знают.

Размышляя о чем-то своем, мальчик сорвал несколько травинок, внимательно посмотрел на них и разжевал с видимым удовольствием. Он хорошо освоился с окружающим. Своими босыми ногами он расковырял влажную в этом месте землю. Скипидарное дерево было ему знакомо. Омар протянул руку и потрогал его, узнал покрывающую его кору. Он с силой надавил рукой на ствол, и от дерева отвалился шероховатый кусок коры. Это тоже было знакомо и понятно. Ветер тихо прогудел у него в ушах. Все листья дерева зашевелились, борясь против насилия. Омар услышал их шелест. Командир рассказал Омару о том, что произошло.

Когда солнце стало у них над головами, жнецам пришлось бросить работу. Как только жнец выпрямлялся, тень ложилась у его ног. Лица у всех были черные. Одни ушли с поля, другие немного замешкались. Огромная машина осталась среди ручьев пламени, струившихся между колосьев; она ничего не боялась. Она была словно упавшее с неба чудище и как будто тоже спала, растопырив посреди поля свои бесчисленные металлические и деревянные руки. Яркокрасные рычаги и крепкие стальные зубья, отталкивающая нагота и грубое безобразие, неподвижность и сила — вот каким было это безликое металлическое страшилище, состоявшее из одних рук, когтей и челюстей. Можно было подумать, что оно появилось здесь по какой-то непонятной случайности. Позади, почти на видимой границе хлебов, стояла ферма колониста Маркуса — старый дом, построенный еще его дедом. Со своим плоским фасадом, черепичной крышей, покрытой серым мхом, навесом, бойницами и полинявшими розовыми стенами, похожими по цвету на старую глиняную посуду, этот дом казался настоящим лицом Алжира, но был лишь его показной стороной. Это лицо создала колонизация, на самом же деле у Алжира миллион других лиц.