Большой дом. Пожар - [28]

Айни уходила, что-то ворча.

Убедившись, что дочери нет в комнате, бабушка осмеливалась приподнять голову, и взгляд ее голубых глаз останавливался на Омаре. От мальчика не ускользало, что она плохо отдает себе отчет в происходящем. Слабость мешала ей защищаться от грубых выходок Айни, и в ее затуманенном взоре сквозила крайняя беспомощность загнанного животного.

Голова старухи вновь падала на колени. Но в ее тусклом взоре вспыхивала живая искорка. Она замечала Омара. И радость от сознания того, что он тут, возле нее, подобно слабо мерцающему огоньку, рвалась к нему навстречу из глубины ее глаз.

— А, это ты, Омар? Никого у меня нет, кроме тебя.

Она говорила это в полусне. В последнее время бабушка ни на что не обращала внимания: только когда ей приносили поесть, она начинала проявлять признаки жизни. Голова повертывалась как на шарнире, рука тянулась к миске, поставленной у ее ног.

Старуха ощупью брала то, что могла ухватить, рот ее кривился и судорожно подергивался. Она ела, испуская стоны. На ее платье расползалось жирное пятно от остатков пищи, которую губы бабушки не могли удержать.

Омар и Ауиша всегда возмущались, когда Айни грубо обходилась с бабушкой.

— Почему ты с ней так плохо обращаешься?

Мать мерила их взглядом.

— Я? — восклицала она. — Я плохо обращаюсь с собственной матерью? Когда же это было?

Действительно, когда? Они смущенно опускали голову, повторяя: когда же?

— Работа меня совсем доконала, — говорила Айни. — Вы же это видите по моему лицу, по моему телу. Тружусь день и ночь, а проку от этого никакого: только слабее стала, чем прежде, да менее проворна. Всю жизнь надрываешься, а под конец только и остается, что идти в богадельню или побираться. Если придет смерть, мы скажем: тем лучше. Для нас смерть — золотое покрывало. Но если смерть не приходит, если она отказывается от тебя, а ты все живешь да живешь, а работать мочи нет, вот это и есть настоящее несчастье. Если могила не раскроется перед тобой, сам иди к ней навстречу да еще покупай ее за деньги. Жизнь прожита, и всему пришел конец. Мы только и знали, что мучались, так чего ради цепляться за жизнь на этом свете? Сердцу не о чем будет жалеть, нечего оплакивать. Раз мы ни на что уже не годны — значит, вроде мертвых. Так уж лучше поскорей могила. Мы зажились на этом свете. Придет смерть, и все опять станет на свое место.

Дети оторопело смотрели на нее.

— Что еще? — спросила Айни раздраженно.

— Да вот насчет того, что ты говорила, — ответила старшая дочь. — Человек работает до старости, и когда у него нет больше сил тянуть лямку, жизнь его кончена. Может быть, и хорошо, если тогда придет смерть, а может быть, и не…

— Как это — нехорошо, если придет смерть? Человек стал обузой, он объедает других, не может раздеться без посторонней помощи… Когда у бедняков нет денег…

Они все трое смотрели на мать, и каждый переводил затем взгляд на дверь комнаты, за которой находилась кухня… Ауиша порывалась остановить мать, удержать слова, готовые слететь с ее губ. Что если бабушка их услышит? Детям казалось, что едва только они будут произнесены, как наверняка убьют старуху.

Айни тоже повернулась в сторону кухни.

«Когда человек становится обузой…» — думал мальчик.

И Омар часто помогал бабушке. Он помогал ей жить. Она не была для него обузой. «А ведь бывает и так, что человек кормит целую семью, и все же он обуза. А ребенок тоже обуза? Не могу в этом разобраться».

В иные дни бабушка не притрагивалась к пище. Ее рука безжизненно свисала над миской; старуха на мгновенье приподнимала голову, осматривалась, сердито двигала по голому полу руками и жалобно охала.

— Слышите? — говорила Айни детям.

Они были в комнате, а бабушка одна оставалась в кухне.

— Как только что-нибудь не так, она сейчас же меня зовет.

Айни делала знак Омару.

— Взгляни, что ей нужно, — говорила она. — Да не оставайся там долго.

Бабушка что-то невнятно бормотала и вновь принималась стонать. Она жаловалась. Омар вслушивался в ее путаную речь и начинал понимать: старуха плачется, что все ее покинули. Она уверяла, что по ночам собаки рыщут вокруг нее, а ей не верят, когда она об этом говорит. А ведь едва только стемнеет, собаки прибегают и хватают ее за ноги.

Айни, много раз слышавшая эту историю, возражала, что все это ей привиделось, и обвиняла мать во лжи. Она попросту хочет разжалобить соседей.

— Выдумки это! Кто поверит твоим бредням! — сказала в заключение Айни.

Но как-то вечером Омар увидел собаку, которая подбиралась к старухе; очевидно, ее привлек запах пищи, оставшейся в миске. Бабушка не могла ни отвоевать еду, ни прогнать собаку. При неверном кроваво-красном свете огарка, прилепленного к полу, собака показалась мальчику чудовищем огромных размеров. Несмотря на охвативший его ужас, Омар все же прогнал пса.

Все поняли тогда, что собаки сбегаются, так как чуют даже издалека еле уловимый запах разложения. Когда же запах стал нестерпимым, все заметили, что он исходил от бабушки. Айни решила снять тряпки, в которые были обернуты ноги старухи.

Ноги бабушки уже давно были парализованы и, отказавшись ей служить, чудовищно распухли. Из них вытекала какая-то жидкость, похожая на воду. Тряпки давно не менялись, и в тот день, когда Айни сняла их, все увидели червей, копошившихся на белом дряблом теле.