Большой дом. Пожар - [29]
Властный и жуткий мир ночи стал распадаться на куски: близился рассвет.
Омар засыпал, овеваемый горячим и легким дыханием голода. Он подсознательно понял, что наступает день, и испытал огромное облегчение. Его тело вытянулось, успокоенное и доверчивое. Наступило освобождение. Теперь он погрузится в сон. Нужно только отдать себя течению и спать, спать, спать…
Проходил день, за ним другой, третий. Нищета наводила уныние на обитателей Большого дома. У Айни все было по-старому, только бедность стала еще заметнее. Дети не так крепко держались на ногах. Лица у всех осунулись, посерели. Глаза с постоянно расширенными зрачками лихорадочно блестели. Но в городе, странное дело, Омар встречал улыбающихся, здоровых, сытых людей. Они были веселы среди окружавшего их горя, среди всеобщей нищеты. Они, наверно, подмигивали друг другу, когда никто за ними не наблюдал…
В семье теперь велись нескончаемые разговоры. Уже два месяца как обе дочери работали на ковровой фабрике. Каждую неделю Ауиша приносила домой свой заработок, а Марьям — свой; только Марьям зарабатывала меньше, потому что была моложе. Они отдавали деньги матери и тут же высказывали свои пожелания. Почему бы, например, не купить еще немного муки. Омар слушал молча: побольше бы хлеба, много хлеба, думал он.
Теперь, когда девочки стали зарабатывать, им хотелось решительно всего. «Можно было бы изредка покупать мясо, — говорила то одна, то другая. — Не правда ли, ма? Не правда ли? Хотя бы разок в неделю? А может быть, купить яиц? Они дешевле мяса. Сделаем яичницу с горохом. Или бобы, это еще дешевле. И рису? Как, по-вашему? Ведь деньги-то у нас есть».
Они тараторили наперебой.
Айни не мешала им. Они говорили все, что им приходило в голову; под конец мать одним словом прекращала их болтовню. Девочки приносят деньги — ну, и ладно, остальное их не касается.
— Ну как, по-вашему? — в который раз спрашивали сестры.
— Кто здесь голова? Мать или кто? — отвечала Айни. — Мать! Значит, ей и говорить. Так вот, чтобы иметь четыре хлеба в день, надо покупать ежедневно по три кило муки. Отлично! Стало быть, прежде всего надо купить муку.
Айни отсчитывала деньги. Омар был согласен с ней. Прежде всего хлеб. Как можно больше хлеба. Его желания не шли дальше этого.
Девочки были сбиты с толку.
— Нам жилось бы куда лучше, если бы не надо было покупать столько хлеба, — заявляли они под конец.
Им все мерещились мясо, яйца, рис. Вареные или тушеные овощи их не устраивали. Айни и Омар полагали, что вполне достаточно супа с хлебом. Ведь шестьдесят франков в месяц надо еще уплатить за квартиру и свет.
В этот день Омар с матерью возвращались домой. Мальчик шел впереди, он нес корзину с подгнившими овощами, которые подобрал на рынке, лазая между рядами. Айни в своем белом покрывале, которое с каждым днем становилось все более обтрепанным, тащила полное до краев ведро, оттягивавшее ей руки. Он нес еду, она же — питьевую воду из общественного водоема: в их доме колодец находился так близко от уборной, что в него просачивались нечистоты, и Айни не хотела брать там воду. Дойдя до двери, она тяжело поставила ведро и позвала дочь голосом, дрожавшим от усталости. У нее не было сил идти дальше. Ауиша прибежала с радостным криком. Айни что-то нетерпеливо пробормотала. Она была не в таком настроении, чтобы сносить детские выходки. Дыхание со свистом вылетало у нее из груди, она слова не могла вымолвить.
Омар возвращался в глубоком унынии после раскопок, которые он производил в кучах отбросов на крытом рынке. Он выискивал там годные в пищу овощи и совал их в корзину. Мальчик шел домой с горечью в сердце. Ему приходилось каждый день выполнять эту работу по выходе из школы, в одиннадцать часов утра.
Неожиданно услышав радостный голос сестры, Омар рассвирепел. Ему тоже было не до шуток. Он уже собирался разразиться бранью, но Ауиша повелительно произнесла:
— Тише!
Широко размахивая руками, она попросила их скорее идти домой. Затем, оглядев двор, прислушалась, как бы опасаясь, что ее слова могут дойти до чужих ушей. Девочка казалась необычайно взволнованной. Ее таинственный вид возбудил их любопытство.
— Что такое? Говори же! — крикнула Айни. — Выкладывай все сразу! По крайней мере, после этого ты успокоишься.
— Нет, ма, — прошептала Ауиша. — Не надо, чтобы соседи знали. А то дурной глаз…
— Бери ведро и идем, — приказала Айни.
Голос матери упал, стал неуверенным, недоброе предчувствие овладело ею. Оно часто с неудержимой силой переполняло ее сердце. Тогда сильнейшее возбуждение сменялось у нее состоянием полного безразличия.
— Казалось бы, — проговорила она сквозь зубы, — господь бог уже с избытком наградил нас своими благодеяниями.
Как и все женщины, Айни говорила «благодеяние», когда хотела сказать «несчастье».
— Хватит с нас. Мы просто не знаем, что с ними делать. Дурной глаз и так навредил нам больше, чем нужно…
— Что правда, то правда, мать, — подтвердила Ауиша.
В этом доме нельзя было шагу ступить: на вас тотчас же устремлялось сотни глаз.
— Иди же вперед. Не стой столбом, дурак, — сердито проговорила Айни.
Омар беспрекословно последовал за матерью. Несмотря на тяжесть полного ведра, Ауиша легко побежала вперед, делая крохотные шажки. Она держала его обеими руками перед собой, изо всех сил стараясь не проронить ни единой капли. Горя нетерпением, она умоляла мать поторопиться. В ее голосе слышалась радость. Как ни старалась девочка ее скрыть, это становилось все труднее. Может быть, в конце концов, и не произошло ничего ужасного?
