Большое сочинение про бабушку - [29]

Лавка короткая (красная, передняя) располагалась вдоль передней стены дома, за обедом на ней сидели мужчины.

— А лавка и скамейка — это одно и то же? — спросила Младшая.

— Нет, конечно. Скамейки, в отличие от лавок часто были со спинками. Их можно было передвигать и даже раскладывать, как современные диваны, превращая в спальное место.

— А кровати раньше были?

Тут уж даже я могла ответить: мне бабушка рассказывала, что кровать у них появилась только когда они с дедушкой поженились.

— Кровати в русской избе появилась в XIX веке. Называли их ложницами. Да-да, слово «наложница» живёт и по сей день. Сначала ставили кровать в горнице или в сенях. Красиво убранные ложницы — с подзором, множеством матрацев и подушек, красивыми покрывалами — были гордостью хозяев. Но не в каждом доме могло поместиться несколько кроватей, поэтому некоторые члены семьи, слуги и в ХХ веке спали по-старинке: на лавке, на лежанке, на полатях.

Полати — что-то вроде антресолей, настил от бока печи до противоположной стены. Забираться на полати нужно было с печи или голбца. Сохранилась поговорка: «Хлебнул да и ложку на полати метнул». Раньше существовал обычай на крестины угощать отца ребёнка ложкой каши вперемешку с хреном, перцем и солью. Чтобы и мужчина понял, как тяжело пришлось роженице. Проглотив эту смесь, отец забрасывал ложку на полати, желая малышу побыстрее вырасти и так же резво заскакивать наверх.

— О, надо запомнить! — рассмеялась я. — Тихона угостим, когда станет папашей!

— Ага, только ты сначала полати в квартире оборудуй, — фыркнула Младшая.

— А лучше, — добавила тётушка, — дом для молодой семьи, чтобы было где полати сколотить.

ГЛАВА 7 ХОЗЯЙКОЮ ДОМ СТОИТ

Следующую большую передышку мы планировали сделать за Омском. Комплекс у озерка был очень уютным. Но оказалось, что в гостиничном домике нет свободных номером, и мы срочно должны были искать новое место для ночёвки.

— Десять километром в сторону есть деревня, услышав наш разговор, подсказал водитель фуры.

Мы расспросили, как проехать и, пока не стемнело, свернули с трассы на насыпную дорогу Километров через пять она превратилась в просёлочную, и нам оставалось только надеяться, что ночью не будет дождя и её не размоет.

Автомобильный атлас по поводу этой деревни из двух десятков домов не мог сообщить ничего. GPS её тоже не замечал.

— Куда это, мать, ты нас завезла? — высунув голову из окна, тётушка изучала окрестности. Кроме свиней и кур, на улице никого не было. Я выбрала дом, возле которого стоял комбайн, и припарковалась.

В окне мелькнула фигура, на крыльце показался мужик, и только тогда из будки залилась собака. Мы поздоровались, спросили, не знает ли он, где в деревне можно переночевать.

— Так хоть где ночуйте, — ответил хозяин комбайна и собаки (та, гремя цепью, с лаем металась вдоль забора). — У нас домов брошенных полно. Увидите, какой не закрыт, заходите да и ночуйте. А молока с огурцами купите у нас, как стемнеет. — Спасибо, — пробормотали мы и, слегка озадаченные, двинулись к машине: ночевать в брошенном доме нам ещё не приходилось.

— Огурцы и молоко — после заката! — Младшая была в восторге. — Да это деревня не простая!

Избу выбрал Тихон. Загнав машину в ограду, где дыр было больше, чем штакетин, мы поднялись на крыльцо.

— Смотрите, трава сушится! — показала тётушка на серый пучок веточек под крышей — похоже, бывшие хозяева любили травяные чаи не меньше, чем она.

В сенях стояла густая темень. Мы оставили дверь открытой, чтобы она хоть частично вытекла на улицу. Низкий проём пришёлся по росту всем, кроме могучего Тихона. Пригнувшись, он вошёл первым.

Нежилой дух застоялся в доме. Русской печи не было, вместо неё стоял «урезанный» вариант — галанка. Зато была кровать с матрацем, диван и стол у окна.

— Я, наверное, в машине переночую, — оглядев комнату, сказала Младшая.

— Не красна изба углами, красна пирогами, — тётушка принесла из машины пакет с едой и спальники.

— Как вообще можно жить, если в доме нет электричества, водопровода, тёплого туалета, — ворчала Младшая.

— Даже лучины нету. — Я тоже сходила к машине — за фонарём.

— Как там, стемнело? Пора за молоком? — Младшей не терпелось выйти из чужого дома.

Пока мы старались хоть как-то благоустроить место ночлега, тётушка, отыскав свечу, ходила с ней из угла в угол, рассказывая о старинной жизни без всяких удобств.

— Вечером изба освещалась лучиной. Лучина — длинная тонкая щепочка, которую втыкали в светец. Над светцом устанавливали надпыльник, чтобы лучина не коптила потолок. Но название надпыльника связано не с пылью, а со словом «пыл» — жар.

Если нужно было выйти в темноте во двор, брали свечу (иногда её заменяли пропитанные жиром льняные нитки) или фонарь с горящей свечой внутри. Подсвечники были разные. Самый простой — свежая брюква: вырезал в овоще углубление, поставил свечку — и готово.

— А спички откуда брали? — спросила Младшая.

— Огонь можно было зажечь с помощью трута, кремня и огнива или кресала (это металлическая пластинка в форме кинжала, позже — овал). Эти предметы хранились в специальной коробочке — огневице. Трут лежал отдельно — в трутнице. Когда огнивом ударяли по кремню, искра должна была попасть на лежащий в коробочке трут. Трут загорался, и им поджигали, что нужно: лучину, щепки в печи. Затем крышечка трутницы закрывалась и огонь в ней тух. Спички тоже были, но делали спички-серянки сами. А вот магазинные спички не пользовались доверием. Считалось, что огонь от них не имеет тех магических свойств, какие появляются, если зажигать его с помощью огнива. Этот способ добывания огня использовали в деревнях вплоть до 20-х годов ХХ века.