Большевики по Чемберлену - [17]

Балаган прибыл рано утром и уже через два часа после того, как установка палатки была закончена из нее сперва вышли и направились в город две танцовщицы и индус-борец, а затем и сам владелец цирка парсис в тарбуше, с серьгами в ушах, в белых штанах и пестром жилете сверх кафтана.

Парсис вошел в город. Минуя заросшие мохом архаические остатки стен какого-то здания, он встретился с выезжавшей из города, одинокой нагруженной покупками тонгой[8] деревенского баньи-лавочника и, на секунду остановившись в пустынном переулке окраинной части города, повернулся в ту сторону улички, где белеющиеся из-за стрельчатой листвы пикообразных тиковых деревьев высокие дома указывали ему на центр города.

От пытливого взгляда спокойно шагавшего владельца балагана не ускользнули те подозрительные взгляды, которыми его встретили и проводили судра-пильщики, грузившие в одном дворе на телегу доски; группа женщин, сплетничавших с кувшинами возле колодца, из которого они брали воду; выскочившие в школьные ворота несколько учеников, встречавшие и обгонявшие его туземцы прохожие.

Жители объявленного недавно на военном положении города очевидно чего-то боялись.

Парсису нужно было завернуть еще за один угол, чтобы причина этой боязни стала ему ясной.

Когда он уже почти достиг центра города и вышел с окраин на улицу перед рынком, он увидел пересекающий улицу отряд туземцев солдат, возвращавшихся с какого-то обхода и с злобным беспокойством уставившихся на ходу глазами себе под ноги.

Парсис с видимым равнодушием перевел с них взгляд на улицу, и сами собой ресницы его закрыли у него блеснувшие полным пониманием происходящего глаза. Он уловил, что те подозрительные взгляды, которыми встречные только что ощупывали его, теперь с скрытой ненавистью направились на удалявшуюся команду караула.

Какой-то парень ремесленник, выглянувший было в ворота с ношей пеньки на спине, юркнул обратно во двор и вышел опять, оглядываясь, только когда солдаты исчезли за углом.

Парсис балаганодержатель сдержал собственное дыхание, с монументальным спокойствием изучая все, что видел и направился дальше.

Он обогнул здание почтово-телеграфной конторы и очутился перед рыночными рядами, где суетня носильщиков и разносчиков, шатанье туземцев по закусочным, движение бедноты у палаток торговцев и ремесленников, делали жизнь города показательнее, чем его окраины. Но и здесь не было обычного для восточных рынков трепетания беспечно волнующейся праздной и бурливой толпы. Вместо этого он увидел часть палаток заброшенными, а в нескольких из них лавочники укладывались, как будто также собираясь покинуть рынок.

Парсису теперь уже ясны были причины угнетенного настроения населения, но он не понимал, почему пустеет рынок. Он остановился на полминуты для того, чтобы ориентироваться в собственных скрытых под маской непоколебимого спокойствия и туземной внешности планах.

Мнимый парсис балаганодержатель был никто иной, как явившийся с товарищами сообщник индийских революционеров, к главарям которых он теперь спешил на помощь, большевик Пройда.

Балаган и превращение Пройды с его спутниками в цирковую труппу было той очередной мистификацией революционера, к которой он решил прибегнуть при своем появлении в Майенвили, чтобы ловко обмануть всех, кто пожелал бы им заинтересоваться со стороны его преданности к господствующим в стране английским властям.

Личина бродячей труппы почти гарантировала его сообщникам неприкосновенность и в этом отношении Пройда не мог бы придумать ничего более удачного.

Труппе теперь нужно было только легализовать свое появление в Майенвили, чтобы затем в течение одного-двух дней узнать все, что можно было, о связях Бурсона с фашистами.

Пройда полминуты постоял возле пустой палатки съестных рядов, пропустил мимо себя несколько туземцев и, увидев на столбе перед лавками остатки какого-то недавно наклеенного объявления, подошел к правительственной афише. Прочтя на кусочках бумаги отдельные фразы, он понял, почему оно изорвано.

Но он и теперь сохранял прежний невозмутимый вид.

У оборванца носильщика, сбросившего сзади него тюк кожи и остановившегося отдохнуть, он спросил на ломанном местном диалекте:

— Приятель! Где здесь канцелярия уездного начальника?

Носильщик — сикх в рубахе до бедер и коротких штанах, кивнув головой в сторону от рынка, пояснил:

— Если не по торговому делу, то нет теперь уездного начальника… Комиссар-начальник теперь и сагибы. Там.

— Мне отдать сбор в канцелярию города, где она?

— Это здесь, где телеграф.

— Спасибо.

Пройда направился в канцелярию городского правления.

Он добрался до секретаря городского управления, туземца, не спеша совещавшегося о чем-то с уездным тасилдаром, сборщиком налогов. Испанец в европейской одежде независимого путешественника делал им обоим распоряжения и в заключение велел позвать судью мустифа.

— Что вам? — остановился чиновник сирдар на парсисе, догадываясь, что перед ним приезжий.

— Кому я должен сделать взнос, чтобы получить право на открытие цирка на два-три дня? Я еду с гимнастами, клоунами и нач-герл в Лагор к ярмарке. Хочу здесь заработать, что-нибудь, перед тем, как поеду дальше. Сколько стоит место возле берега?