Больше чем фантаст - [5]

Тот год вообще оказался звездным для американской фантастики и для возглавляемого легендарным Джоном Кэмпбеллом журнала. Айзек Азимов, Роберт Хайнлан, Альфред Ван-Вогт, Фриц Лейбер... Достойное место в ряду дебютантов 39-го занял и Теодор Старджон.

Писать он начал, еще плавая по морям-океанам. Строго говоря, его первыми профессиональными публикациями стали микро-рассказики, которые он в короткие побывки на берегу успевал строчить для некоего газетного синдиката несколькими годами раньше. Но что это за «опусы» и в каких номерах каких газет опубликованы, писатель сам забыл напрочь. Зато точно помнил, что за все «на круг» получил, страшно сказать, целых 5 (пять) долларов. В те юные годы первый гонорар настолько потряс его, что Старджон дал себе зарок: когда-нибудь полностью забросить всякую иную работу, кроме литературного труда.

А вообще к своим ранним пробам пера он относился с долей иронии. «Избавляйтесь от отработанного топлива», – мрачно посоветовал он репортеру, донимавшему его насчет тех самых «библиографических подробностей»...

Зато позже, в 1940–50-е годы, набравшись жизненного и литературного опыта и отточив свой уникальный, богатый красками и обертонами стиль, Старджон закономерно стал одной из самых ярких звезд, взошедших на небосклоне фантастики в легендарную эпоху Кэмпбелла. И хотя одних только первоклассных авторов великий редактор вводил в литературу десятками, Старджону повезло выделиться даже среди них.

Если одним словом попытаться объяснить, чем именно, то слово это будет – человечность.

Не в смысле «гуманизма» (многие его произведения более чем мрачны и пессимистичны во всем, что касается перспектив и «достижений» вида Homo sapiens), а в смысле постоянного и пристального интереса к подлинно человеческим качествам. Любви, ненависти, любопытству, сочувствию, жестокости, эгоизму, способности к бескорыстию и самопожертвованию, жадности, творчеству, вере или безверию... – и так далее и тому подобное (список каждый может продолжить сам).

Причем, все то, что делает человека человеком, Старджон не просто констатирует и фиксирует, а и испытывает на своеобразную прочность.

Здесь он работает, как и положено уважающему себя научному фантасту. А именно: ставит героев в неожиданные, парадоксальные, а то и вовсе небывалые и нелепые ситуации – и смотрит, как поведут себя обыкновенные люди в условиях необыкновенных, нелюдских.

И уж, конечно, для него – исследователя человеческого в нечеловеческом – перестают существовать какие-либо нормы и табу! В этом постоянном и принципиальном иконоборчестве Старджон задолго до «Новой Волны» предварил многие откровения тогдашних молодых бунтарей. Разве что разрушал он догмы и святыни с меньшим сладострастием, меньше производил шума и почти совсем не тяготел к внешним эффектам и рассчитанному на откровенный скандал эпатажу...

В американскую фантастику Теодор Старджон (намного опередив Фармера, Дилэни и прочих «озабоченных» этими сюжетами авторов) вошел прежде всего как ниспровергатель сексуальных предрассудков и штампов. Только я бы добавил: его в меньшей степени интересовали – и мучили, и интриговали, и завораживали! – секс (как «биология»), эротика (как «искусство»), тем паче не порнография (как «масс-продукция»); в гораздо большей, как это ни банально это звучит, – любовь. Правда, во всем диапазоне ее проявлений.

Уже слышу хор разочарованных: подумаешь, новость! Кто ж из скрипевших пером (а позже – клавишами машинок и компьютеров) – да прошел мимо любви! Вся художественная литература одной ей – с малыми сюжетными добавками – и посвящена, если вдуматься...

Верно. Любви, которая есть и о которой, если сам не испытал, по крайней мере наслышан любой из живущих на планете.

Старджон же, как уважающий себя писатель-фантаст, заинтригован как раз теми проявлениями любви (и секса, и эротики – ее неотъемлимых частей), которые нам вовсе не известны. Но с коими мы, вполне вероятно, когда-нибудь столкнемся – в будущем, в иных измерениях, в снах или на иных планетах.

Гомосексуализм, или, как сейчас принято говорить, – альтернативная сексуальность, – но инозвездная, завороживающе прекрасная и вполне убаюкавшая землян, поначалу так ничего и не понявших? Пожалуйста: «Мир вполне мог погибнуть» (1953)[2] и «Случай с зеленой мартышкой» (1957). Инцест, ставший основой для безоблачной – удавшейся – утопии? Перечитайте новеллу «Окажись все мужчины братья, ты бы выдал сестру за одного из них?» (1967). В рассказе «Сексу вопреки» (1952) инопланетянин (-нка), бисексуал и симбиот, счастливо, хотя и в трагических обстоятельствах, «просвещает» двух землян-влюбленных, и не подозревавших об иных возможностях достижения взаимного счастья, кроме той самой – общеизвестной... А в слабо закамуфлированных под «научную фантастику» лирических новеллах «Трио на фоне бури» (1955) и «Правило трех» (1951) речь, как нетрудно догадаться, идет о вполне реальных, хотя и запутанных любовных треугольниках; только вот не развязать их без помощи все тех же пришельцев...

Многие рассказы Старджона не лишены оттенка сентиментальности, отчего чтение их сегодня превращается в изысканное и многими желанное «ретро». Любовь в этих новеллах – воистину сила, что движет мирами, не говоря уж о крошечных человеческих существах. Побеждает рак в короткой повести «Раз заботишься, значит, любишь» (1962)