Большая семья - [42]

— Настя, оглохла, что ли? — кричал тракторист. — Иди сюда, говорят тебе!

Сладко потянувшись, Настя встала, поправила волосы и подошла к трактору.

— Уже залегла, как медведица, — выговаривал Антон, — дел, что ли, нету? Возьми тряпку, оботри трактор.

Насте не хотелось работать, но ослушаться Антона боялась. Она достала из багажника пропахшую керосином паклю и принялась лениво протирать остывающий мотор.

— И что ты за недотепа неудалая? — сказал Антон, покачивая головой. — Вот Вера работала — любо было посмотреть! Все-то она бывало приберет, почистит, за всем присмотрит. Или вон Зина. Золото, а не девка! За руль сядет — бороздка ровная, как кнутом отстегнутая. А ты?.. Куда ты годишься? И кто тебя такую тетеху сварганил, хотел бы я знать? — Он критически осмотрел ее с ног до головы, и тонкие губы его скривились в едкую усмешку. — Ни уму, ни сердцу! Морока, ровным счетом!

Настя делала вид, что не слышит обидных слов. Она знала характер Антона: молчанием легче всего от него отвязаться. Но Антон на этот раз изменил своему правилу.

— Вот хочу я тебя спросить, — снова заговорил он. — Почему ты, к примеру, как сядешь за руль, так в сон впадаешь? Почему, скажи?

— Меня там, на твоем тракторе, укачивает, — равнодушно ответила Настя.

— Скажи, пожалуйста! — возмутился Антон. — Укачивает! Как в люльке? И мотор, как бабушка, песенку поет? Баю, баюшки, баю! А ду-ду, а ду-ду!..

Он пропел эти слова по-старушечьи, состроил такую смешную гримасу, что Настя не выдержала и расхохоталась.

— Гогочешь? — сердито оборвал ее Антон. — А мне не смешно. Мне грустно. Я вот из-за того, что тебя укачивает, четвертые сутки глаз не смыкаю. Четвертые сутки подряд!..

Некоторое время Антон сосредоточенно возился с катушкой, потом сказал, не поднимая головы:

— Ах, Настя, Настя, что ты только со мной делаешь! До ручки довела. Сил моих нету. Не могу больше терпеть. Буду просить председателя, чтобы убрал он тебя. Куда угодно, только от меня подальше.

— Не беспокойся, — вызывающе заявила Настя, — сама уйду. Мне тоже не сладко, когда ты меня вот так шпыняешь. Не работа, а пытка, ад кромешный. И такая, и сякая, и недотепа, и недоносок! — Настя притворно всхлипнула. — И за что такое мучение!

Антон был доволен, что, наконец, допек Настю.

— За то, что дрыхнешь на каждом шагу. И не хочешь учиться. Другая на твоем месте не только бы за рулем сидела — в моторе, как в своем сундуке, разбиралась бы. А ты только и знаешь, что спишь да волосы прихорашиваешь. А что до моих слов, так обижаться тебе нечего. Может, и крепкими словами, а все же беседую я с тобой вполне любезно. Мне председатель поручил тебя перевоспитать. Понимаешь? Я ему говорю, что ты на ходу спишь, а он мне — перевоспитать надо. Вот ты и перевоспитывайся и не сопротивляйся, пожалуйста.

Вытянув по целине длинные ноги, он сидел возле трактора. На коленях у него лежали разобранные части магнето. Он по нескольку раз рассматривал каждую из них и не мог найти ничего подозрительного. Становилось жарко. Отяжелевшие веки опускались. Он то и дело встряхивал головой, отгоняя, как муху, липкую дремоту, и, с усилием выдавливая слова, говорил беззлобно и вяло, лишь для того, чтобы не заснуть.

— Вот когда я учился в школе трактористов, нам учитель одну историю рассказывал. Интересная история! Про Спарту! Не слышала? Где тебе!.. Страна такая была. Греки там древние жили. Вот… Был у них, у греков, значит, прелюбопытный закон. По этому закону всех младенцев, которые слабенькие и вообще недоразвитые, отнимали от матерей и приканчивали. Без всяких прений. И делали это очень просто: брали за ножки и головкой об камень — тюк. И ваших нету! Или в пропасть сбрасывали. Завернут в чистенькую пеленочку и — полетел младенец к богу в рай без пересадки… Вот я и думаю, что было бы с тобой, родись ты в этой самой Спарте? Не представляешь? А вот я очень даже ясно представляю. Была бы ты в раю божьем, похрапывала бы под райским деревом, которое как-нибудь там фигли-мигли называется, а наш бедный свет уже двадцать семь лет не коптила бы…

— Что ж, по-твоему, мне двадцать семь, что ли? — вспыхнула Настя.

— А то сколько же?

— И тут ты на меня наговариваешь! — возмутилась Настя. — Двадцать семь! А мне только двадцать пять. Пропади все пропадом — сбегу куда глаза глядят! В тартарары!.. А тебе бы Дуньку Быланину. Она бы с тобой сладила.

— Дунька не тебе чета! Это настоящая колхозница! А ты?.. Ну, рассуди сама, кто ты такая? Лодырь — и все!

— Это оскорбление. Я солдатка. У меня муж за границей воюет.

— Муж тут ни при чем, — спокойно возразил Антон. — Мужа в наше дело не клепай. Речь о тебе. Что ты солдатка — еще ни о чем не говорит. Этого слова ты не достойна. Потому что солдатка должна быть примерной, мужу своему подстать. Понятно? И обижаться нечего. Неприятные слова — правильно. Но справедливые.

— Что ж: не нравлюсь — не целуй!

— Это не проблема, — нравлюсь, не нравлюсь. Я вот четвертые сутки не сплю. Глаза, как через решето смотрят, — хоть очки надевай. И через то не могу разобраться с этой проклятой коробкой. А трактор стоит, время уходит. И получается вред государству. Вот проблема.