Большая починка - [28]

Женька отвернулся и украдкой смахнул набежавшую слезу. Жизнь без папы представлялась невероятной. Он почти со злостью посмотрел на брата Бориса. Ну чего тянет? Или еще не придумал, как поймать папу-браконьера?

— Знать бы, какой зверь, — сказал Борис.

— А что? — насторожился Женька.

— Письмо в газету: редкий зверь в Зарецких лесах. Просим взять под охрану… Не посмел бы папаша.

Женька с благодарностью посмотрел на брата. Вон он какой, оказывается. А он о нем…

— Лось, — сказал Женька.

— Что, лось? — не понял Борис.

— Лось — зверь, — сказал Женька.

Борис соскочил с трона-кресла и сразу стал маленьким.

— Ты откуда знаешь?

Женька рассказал.

— Значит, письмо в газету?

— Да. А напишет кто?

— Ты и напишешь.

Женька пристально посмотрел на брата: не так уж он добр, как показалось: против папы учит.

— Я?

— Ты.

Женька очутился между двух огней. Откажешься — брат трусом сочтет. Согласишься — папе насолишь. Неужели нет лазейки? Есть.

— Ладно, — сказал он, — напишу. Под псевдонимом.

Борис усмехнулся.

— На свое имя смелости не хватает?

Женька разозлился: да, не хватает, не всякий может против своих идти, а папа своего своевей. Но вслух ничего не сказал. Однако брат, наверное, догадался. Успокоил:

— Не прицельным по папаше ударим, предупредительным. Ему наш огонь на пользу.

У бывшего моряка и слова морские. Морские не морские, а правильные.

— Ладно, — сказал Женька, — я подпишусь.

И он подписался. Под письмом, которое вскоре появилось в «Зарецком рабочем», стояла Женькина фамилия и его полный титул: «Начальник пионерского лесничества зоны пионерского действия «Восток-1».

Письму предшествовали следующие удивительные события. Вернувшись от брата домой, Женька нашел в ящике для писем фронтовой «треугольник». Сердце у него тревожно забилось. Такие «треугольники» получали те, кого срочно хотел видеть совет дружины. Женька распечатал и прочитал: «Вызов. 18.25. Совет дружины». Ясно, сегодня, в 18 часов 25 минут, но зачем? Если опять по «грачиному делу», лучше не ходить, взорвется и назло всем еще что-нибудь выкинет. Хватит с него одной казни — желтого флажка над зоной. А больше не надо. Больше — хуже. Если все против него, то и он против всех. Ему, Женьке, когда он еще маленьким был, мама за что-то отказала в ласке. Маленькие наказания не понимают. Он, Женька, тоже не понял, обиделся и стал искать ласки у папы. Но и папа его прогнал. Тогда он, Женька, решил, что никто его в доме не любит, и «пошел против всех»: сел в автобус и уехал неизвестно куда. Мама весь Зарецк обегала, пока нашла.

Женька посмотрел на часы. Стрелки, растопырив пальцы, показывали пять. Было время собраться, привести в порядок себя и форму. Дежурный по штабу на порог пионерской не пустит, если не по форме одет: белая рубашка, красный галстук, синий китель с голубыми погонами и эмблемой ракеты…

Пора.

У ворот Султан жалобно поскулил вслед, грустно, по-человечески, вздохнул и помахал хвостом: прощай, горемыка…

Шесть часов двадцать минут. Из пионерской вышел горнист и сыграл «сбор общий». А так как все общество, находившееся в данный момент в коридоре, состояло только из одного лица, то есть Женьки, то Женька сразу сообразил, кого касается «общий» призыв, и соскочил с подоконника.

— Евгений Орлов! — крикнул дежурный по штабу, и Женька вошел в пионерскую.

Все встали, приветствуя вошедшего, потом сели, и самый серьезный на свете человек с самой смешной на свете фамилией, начальник штаба дружины Лева Смехов, представляя Женьку, еще раз назвал его фамилию — Евгений Орлов.

Но Женька не смотрел на Леву. Он не сводил удивленного взгляда с Ляльки. Такой расстроенной он никогда еще не видел «железную девчонку». Красная, как ее красный галстук, Лялька сидела зареванная и, хотя не хныкала, то и дело дергала носом, как после недавнего рева. Женька решил: ревела из-за лося. Она на своем стоит — не видела, они на своем — видела, почему не признаешься? И на него, Женьку, ссылаются. Дался им этот лось. Женьке до боли стало жаль Ляльку. И чего он с этой карточкой сунулся? Теперь она его, как огня, боится, глаза отводит. Боится и ненавидит. Заранее ненавидит. За то, что он еще только собирается сделать: показать снимок и уличить ее, Ляльку, во лжи.

Зря ненавидит. Не будет этого.

— Где лося видел, Женя? — спросила Валентина.

Женька не расслышал вопроса.

— А?

Старшая вожатая повторила. Женька хмуро посмотрел на Валентину.

— Это был не лось.

— А кто же?

Ложь ради добра, чтобы не причинить зла другому…

— Не лось, — промямлил Женька.

— Кто же?

— Лошадь.

Смех разразился сразу, как ливень после удара грома. Толстый Дмитрий Васильевич, директор школы, захохотал, как саксофон. Валентина, по-девчоночьи, захихикала безудержно и бесконечно. Даже самый строгий человек на земле Лева Смехов оправдал наконец свою фамилию.

У Ляльки, зареванной Ляльки, и у той выступили слезы, на этот раз не от рева, а от смеха. Женька не удержался и, злясь на себя за то, что не может удержаться, тоже засмеялся. Он ведь не знал, чем был вызван припадок смеха. То есть знал, что его ответом, но не знал, что, кроме «лошади», которую он имел в виду, скрывается за этим ответом. Наконец Валентина переборола себя и сказала: