Большая починка - [27]

Открыв «микроб зависти», Женька чуть было не потерял веру в людей, стал во всех видеть завистников, которых если что и удерживает от правонарушения, то только закон. Он, как светофор на опасном пути, грозил красным глазом: не переходи черту.

«Значит, что же, все люди плохие и всех от плохих поступков удерживает только закон? И отрядного вожатого Долгого? И старшую вожатую Валентину, и Егора Егоровича, «бесплатного заведующего»? И брата Бориса? Нет, нет и нет. Другое. Что? А ничто. Просто ничто не удерживает, потому что никто из них не нуждается в том, чтобы его удерживали. Не нуждается, и все, как птица не нуждается в клетке, ветер в том, чтобы его подгоняли, солнце в том, чтобы ему подсвечивали. Они как надо работают, как надо живут и не хотят иначе…»

Женьке вспоминается сказка про Ловкача и Простака.

Жили два брата. Один — Ловкач, другой — Простак. Пошли счастья искать. Да где оно, под какой крышей? Смотрят, дом стоит.

— Кто под крышей живет?

— Я, Злосчастье.

— На постой пустишь?

— Пущу.

— Что возьмешь?

— Ничего.

— Что дашь?

— Все.

Обрадовался Ловкач: ни за что — все. Остался у Злосчастья в постояльцах.

А Простак дальше пошел. Смотрит, дом стоит.

— Кто под крышей есть?

— Я, Добросчастье.

— На постой пустишь?

— Пущу.

— А что возьмешь?

— Все.

— Что дашь?

— Что заслужишь.

Что заслужил, то и получил: долгий век и добрую память. А Ловкач? Следа-памяти не оставил. Как раздобрел на даровых хлебах, так Злосчастье его и съело. Оно жирных любит.

Сказку эту Орлов-младший слышал от Орлова-среднего, сводного брата, Бориса. Да разве только сказку? Все правильные мысли о жизни у Женьки от брата Бориса, маминого сына. Он, Женька, тоже мамин сын. Но в то же время и папин. А Борис только мамин. Женькин папа ему чужой. И не только по крови. Чужой по всему. Он и от них ушел, потому что не разделял папиных взглядов. «У нас, — говорил он Илье Борисовичу, — разные точки зрения на жизнь. Поэтому и смотреть на нее нам лучше с разных точек зрения». Ушел и поселился отдельно. Но папе не стало от того легче. Борис не оставил его в покое, приходил и допекал, учил жить правильно. Норовил почему-то «учить» при всех: при нем, Женьке, и при маме. Мама, Анна Александровна, отмахивалась:

— Пустые уроки.

Брат Борис многозначительно смотрел на Женьку и отвечал по Пушкину:

— Его пример — другим наука.

Хороший у Женьки брат: веселый, добрый, справедливый. Мимо чужой беды никогда молча не пройдет. Хоть словом, да поможет. Правда, немножко смешной, потому что маленький. Зато удали — не занимать. За удаль его и во флот взяли, несмотря на то что ростом не вышел. У него всюду друзья. Наверное, и там были. Брат до сих пор получает по многу писем: «Справедливому со «Справедливого». «Справедливый» — это эсминец, где брат служил.

Брат с детства любил сказки, присказки, пословицы, поговорки. Если не случалось под рукой подходящей, придумывал сам. Когда был пионером, придумал: «Делами звена дружина сильна», «В звене работа ладится, отряд делами славится». Поговорки до сих пор живы. Узнав о «грачином побоище», Женькиных оправданий не принял. Изобразил на пальцах рогатку и потряс, сказав:

— Тем же самым да по тому же месту…

И ушел, не попрощавшись. Сколько дней прошло, а знака от брата не было. Сердится, значит.

Женька подошел к дому, ткнулся в калитку и замер, как пловец перед прыжком в воду. В следующую минуту он со всех ног несся по улице, размахивая портфелем, как маятником… На калитке был знак — морской якорь. Знак брата, бывшего моряка. Римская тройка в якорном ушке означала, что брат Женька позарез нужен брату Борису и должен найти его немедленно и где бы то ни было. Рабочий день. Где же еще, как не на работе? И Женька Орлов побежал на почту, где брат Борис работал бригадиром телефонистов.

Бежал на почту, а попал на птичник: пищат цыплята, долбят дятлы… Ну, Женька — не редкий гость, сразу разобрался что к чему: цыплята — азбука морзе, дятлы — буквопечатающие аппараты. Интересно послушать, да не до этого. За стеклянной перегородкой на высоком, как трон, кресле — брат Борис. То вздымается, как опара, то опадает. Его, Женьку, выглядывает из-за стола. Ну вот он и пришел. Почему же старший брат не рад младшему? Почему не весел, хмур, угрюм?

— Отец, — старший брат никогда не зовет папу папой, хотя вырос при нем, только — «отец». — Отец кому-то звонил.

Женька молча кивнул, ожидая продолжения…

— Чужой разговор… тайна… Но, считай, не я — служба — слышал. Другой кто. Отец на весь Зарецк гремел, хоть и оглядывался, когда в трубку кричал. Охотников на зверя вызывал. Да какой в наших лесах зверь… — Борис пожал плечами.

Женька похолодел. Он-то знал какой: Лялькин лось, папина фотодобыча. Они оба тогда Ляльку видели. Ляльку и Лялькиного лося. Но только порознь. Папа с одной «точки зрения», он, Женька, с другой. Потому что каждый сам по себе в лес ходил. Он, Женька, — по грибы, папа — на фотоохоту. О том, что видел, Женька никому не сказал. В последнее время ничем с домашними не делился. Папа тоже никому ничего не сказал. Отпечатал снимки и молча спрятал. Женька нашел и взял один, чтобы проучить Ляльку-активистку… Непонятно, почему папа ничего не сказал? Обычно молчит, когда фотоохота бывает неудачной. А тут лось! Таким зверем — и не похвастаться! Непонятно и другое: к чему брат Борис клонит? Если папу-браконьера ловить приглашает — напрасный труд. Он, Женька, хоть и знает, что охота в Зарецких лесах запрещена, все равно папу ловить не пойдет: родной. А Борис пусть знает, он, Женька, папу даже предупредит. Поймают папу, им же хуже будет: маме и ему. «На одни штрафы работаем», — ворчит мама. А лось не одним штрафом пахнет. За лося засудить могут. Сам пропадет, и они вместе с ним — мама и он.