Большая перемена - [45]

Помнится, кончались лекции, закрывались книги, конспекты лекций — вместе с ними исчезали и Костины заботы. Он безмятежно отсыпался или шёл на свиданье. У меня же всё только начиналось: следовало что-то уточнить или дополнить из той или иной, вовсе не обязательной для остальных монографии, насилуя уставшие мозги. Летом Костя подрабатывал пионервожатым на Чёрном море и заодно отдыхал, а я нанимался на археологические раскопки в Тамани и рылся в земле под палящим южным солнцем.

Вот и сейчас у него всё в жизни ясно и безоблачно — преподаёт в сельской школе, и больше ему ничего не нужно. А я, если честно, до сих пор всё же никак не найду своего места.

— Время позднее, нам пора баиньки. У тебя завтра, а верней уже сегодня, полно деловой беготни, а я тебе помогу, помотаюсь с тобой по городу в одной упряжке, — предложил я, уходя от скользкой темы, всё равно он меня не поймёт, как ни старайся.

У нас на двоих была односпальная железная кровать, но два байковых одеяла: моё, собственное, и как бы казённое, хозяйкино, — целое богатство.

— Я буду спать по-мексикански, — сказал Константин. — Замотаюсь в одеяло и покемарю на полу.

Спорить с ним не было смысла — он был упрям. Но, видать, этот экзотический способ ночёвки оказался не для его цивилизованных боков. Снизу, с пола, доносились шорохи и тяжкие вздохи — Костя ворочался на жёстких неровных половицах, стукался о них локтями.

— Надеюсь, теперь ты понимаешь принцессу на горошине? — спросил я со своей почти барской постели не без намёка на месть: ты разбередил мою рану, и я кручусь штопором, ввинчиваясь в подушку, не могу заснуть, так вот тебе за это! А заодно и за твою гордыню, тоже мне, нашёлся мексиканский пастух. — Константин на досках! — не удержался я от шутки, такой уж был соблазн.

— Не в этом дело, — серьёзно откликнулся Костя, не оценив моего юмора. — Я вот о чём думаю: а вдруг мы на Земле последнее поколение? Были люди и их не стало. И мы — последние. Мир-то наш всё время на грани, только и жди обвала. Кто-то спятит и ткнёт пальцем в кнопку — и привет! На Земле тишина и одни руины. А лет через двести, тысячу, не важно, явятся гуманоиды из иных галактик, может из нашей, и скажут: «Давайте-ка покопаемся, посмотрим: какие они были, земляне?» Пороются в нашем хламе и разочарованно протянут «Батюшки, они были такими? Всего-то-навсего? Как им не совестно, этому человечеству, прожить десятки тысяч лет, а может и сотни тысяч, и не оставить после себя ничего путного? Вечные склоки, войны. Ну разве что расщепили атом. И то ради войн. Исчезли? Туда им и дорога!» Нестор, мне стыдно перед инопланетянами! Они правы! Мы действительно уйдём, так ничего не сделав толком. — Итак, зацепило и его, он будто проснулся, открыл глаза и вдруг обнаружил: в жизни не так-то всё просто и очевидно, как ему казалось раньше.

— Не переживай! Им до нас ещё лететь и лететь, между нами миллионы парсеков! А может, они всё ещё дома и только собираются в дорогу, пакуют рюкзаки. И мы успеем сделать что-нибудь достойное. Вот выспимся и сотворим, — сказал я, стараясь его развеселить шуткой, пусть и сомнительных достоинств.

— Сотворим? Из чего? — Мой неунывающий друг окончательно впал в отчаяние. — Говоря между нами, большинство из нас, учти, подавляющее большинство, ещё не выбралось из Средневековья. Приняло материальные плоды цивилизации, машины, телевизоры, холодильники и прочие механизмы, охотно ими пользуется, а мировоззрение оттуда, если не из первобытных времён.

— А мы с тобой зачем? Будем их просвещать, мы — педагоги, — сказал я, теперь ободряя себя, уж больно горькую он нарисовал картину.

Утром после спартанского завтрака мы запустили себя на орбиту — отправились в крайоно и, походив из кабинета в кабинет, оформили накладные, оттуда троллейбусом на склад наглядных пособий. Там долго копошились в картах, схемах, чихая, дышали ядовитой канцелярской пылью и заполняли новые бумаги. На обратном пути в трамвае мы встретили профессора Волосюка. Он стоял на задней площадке, нагруженный пакетами и кульками, — видать, тоже делал покупки. Трамвай покачивало, и Волосюк неуклюже балансировал, раскачиваясь вместе с вагоном. Бумажные пакеты рвались из его объятий, шляпа, подскакивая, постепенно съезжала набекрень, но руки были заняты ношей, и он обречённо ждал печального конца. Когда мы подоспели, шляпа ещё держалась, зацепившись за почтенное профессорское ухо. Я поправил шляпу, Костя взял часть покупок себе.

— Вы благородные молодые люди, — растроганно произнёс наш профессор.

— Такими нас воспитали вы, ваша работа, — весело ответил Костя за нас двоих.

Мне пришлось подтвердить: мол, да, так и есть, воспитали.

— Вы преувеличиваете, — смутился Волосюк, бросив на меня виноватый взгляд.

Мм помолчали, дружно покачиваясь в такт вагону. Потом Волосюк спросил:

— Как идёт жизнь у вас, молодые люди?

— У меня пешочком, в основном по сельскому бездорожью, — сказал Костя. — А в городе иногда, как видите, подвозят и на трамвае.

— Спасибо, Иван Иваныч, ничего идёт жизнь, — ответил я, пожалев профессора. — Оба скромно трудимся в школе. Учим детей.