Большая книга стихов - [34]

Где все ослы избавятся от тягот

               И мордобоя,

Где львы и волки с ними рядом лягут

               У водопоя.

И было так: один режим сменялся

              Другим режимом,

Но свод небес, как прежде, оставался

              Недостижимым.

Осел с поклажей двигался устало,

              Но постепенно

Его питать в дороге перестало

              Надежды сено.

Тогда, чтоб не свалил страдальца голод,

              Ему сказали,

Что не на небе, — на земле тот город,

              Где нет печали,

Где нет нужды, просгоры многотравны

              И благовонны,

Где нет бича, все твари равноправны,

             Добры законы.

Осел поверил, — с горя, с перепугу

             Не понимая,

Что он все время движется по кругу,

             И боль немая

Ему не открывала правды жесткой:

            "Безумной целью

Ты одержим. Плетешься не с повозкой,

             А с каруселью.

На ярмарке на ней кружились боги,

             Ушли отселе

И позабыли, разумом убоги,

            О карусели".

И вот осел все вертится по кругу,

            Воображая,

Что движется к сияющему лугу,

            К блаженству рая.

1965

ЕРЕВАНСКАЯ РОЗА

Ереванская роза

Мерным слогом воркует,

Гармонически плачет навзрыд.

Ереванская проза

Мастерит, и торгует,

И кричит, некрасиво кричит.

Ереванскую розу —

Вздох и целую фразу —

Понимаешь: настолько проста.

Ереванскую прозу

Понимаешь не сразу,

Потому, что во всем разлита —

В старике, прищемившем

Левантийские четки

Там, где брызги фонтана летят,

В малыше, устремившем

Свой пытливый и кроткий,

Умудренный страданием взгляд.

Будто знался он с теми,

Чья душа негасима,

Кто в далеком исчез далеке,

Будто где-то в эдеме

Он встречал серафима

С ереванской розой в руке.

1965

АРАРАТ

Когда с воздушного он спрыгнул корабля,

Потом обретшего название ковчега,

На почву жесткую по имени Земля,

И стал приискивать местечко для ночлега,

Внезапно понял он, что перед ним гора.

С вечерней синевой она соприкасалась,

И так была легка, уступчива, щедра,

Что сразу облаком и воздухом казалась.

Отец троих детей, он был еще не стар,

Еще нездешними наполнен голосами.

Удачливый беглец с планеты бедной Ар,

На гору он смотрел печальными глазами.

Там, на планете Ар, еще вчера, вчера

Такие ж горные вершины возвышались,

Как небожители, что жаждали добра,

Но к людям подойти вплотную не решались.

Все уничтожено мертвящею грозой

Тотальною!.. А здесь три девки с диким взглядом

К трем сыновьям пришли с неведомой лозой:

Ученый Хам назвал растенье виноградом.

А наверху олень и две его жены,

Бестрепетно блестя ветвистыми рогами,

Смотрели на него с отвесной вышины,

Как бы союзника ища в борьбе с врагами,

Как бы в предвиденье, что глубже и живей

Мир поразят печаль, смятение и мука,

Что станет сей корабль прообразом церквей,

Что будут кланяться ему стрелки из лука…

Отцу противен был детей звериный срам,

И словно к ангелам, невинным и крылатым,

Он взоры обратил к возвышенным холмам,

И в честь планеты Ар назвал он Араратом

Вершину чистую… А стойбище вдали

Дышало дикостью и первобытным зноем.

Три сына, повалив трех дочерей земли,

Смеялись заодно с землей над ним, над Ноем.

1965

ВОЖАТЫЙ КАРАВАНА Подражание Саади

Звонков заливистых тревога заныла слишком рано, —

Повремени еще немного, вожатый каравана!

Летит обугленное сердце за той, кто в паланкине,

А я кричу, и крик безумца — столп огненный в пустыне.

Из-за нее, из-за неверной, моя пылает рана, —

Останови своих верблюдов, вожатый каравана!

Ужель она не слышит зова? Не скажет мне ни слова?

А впрочем, если скажет слово, она обманет снова.

Зачем звенят звонки измены, звонки её обмана?

Останови своих верблюдов, вожатый каравана!

По-разному толкуют люди, о смерти рассуждая,

Про то, как с телом расстается душа, душа живая.

Мне толки слушать надоело, мой день затмился ночью!

Исход моей души из тела увидел я воочью!

Она и лживая — желанна, и разве это странно?

Останови своих верблюдов, вожатый каравана!

1966

ЧЕШСКИЙ ЛЕС

Готический, фольклорный чешский лес,

Где чистые, пристойные тропинки

Как бы ведут нас в детские картинки,

В мануфактуры сказочных чудес.

Не зелень, а зеленое убранство,

И в птичьих голосах так высока

Холодная немецкая тоска,

И свищет грусть беспечного славянства.

Мне кажется, что разрослись кусты,

О благоденствии людском заботясь,

И все листы — как тысячи гипотез

И тысячи свершений красоты.

Мальчишка в гольфах, бледненький, болезный,

И бабка в прорезиненных штанах

В своем лесу — как в четырех стенах…

Пан доктор им сказал: "Грибы полезны".

Листву сомкнули древние стволы,

Но расступился мрак — и заблестели

Полупустые летние отели

И белые скамейки и столы.

А там, где ниже лиственные своды,

Где цепко, словно миф, живет трава,

Мне виден памятник. На нем слова:

"От граждан украшателю природы".

Шоссе — я издали его узнал

Сквозь стены буков — смотрит в их проломы.

"Да, не тайга", — заметил мой знакомый

Из санатория "Империал".

Веками украшали мы природу

Свою — да и всего, что есть вокруг,

Но стоит с колеи упорной вдруг

Сойти десятилетью или году,

Успех моторизованной орды, —

И чудный край становится тайгою,

Травой уничтожаются глухою

Возделанные нивы и сады,

И там, где предлагали продавщицы

Пластмассовых оленей, где отель

Белел в листве, рычит, как зверь, метель

И спят в логах брюхатые волчицы.