Большая книга стихов - [35]

1966

ПУСТОТА

Мы знаем, что судьба просеет

Живущее сквозь решето,

Но жалок тот, кто сожалеет,

Что превращается в ничто.

Не стал ничтожным ни единый,

Хотя пустеют все места:

Затем и делают кувшины,

Чтобы была в них пустота.

1966

ДВЕ ЕЛИ

В лесу, где сено косят зимники,

Где ведомственный детский сад

Шумит впопад и невпопад,

Как схиму скинувшие схимники,

Две ели на холме стоят.

Одна мне кажется угрюмее

И неуверенней в себе.

В ее игольчатой резьбе

Трепещет светлое безумие,

Как тихий каганец в избе.

Другая, если к ней притащатся

Лягушка или муравей,

Внезапно станет веселей.

Певунья, нянюшка, рассказчица,

Сдается мне, погибли в ней.

Когда же мысль сосредоточится

На главном, истинном, живом, —

Они ко мне всем существом

Потянутся, и так мне хочется

И думать, и молчать втроем.

1966

ПРОИСШЕСТВИЕ

От надоедливой поделки

Глаза случайно оторвав,

Я встретился с глазами белки,

От зноя смуглой, как зуав.

Зачем же бронзовое тельце

Затрепетало, устрашась?

Ужель она во мне, в умельце,

Врага увидела сейчас?

Вот прыгнула, легко и ловко

Воздушный воздвигая мост.

Исчезла узкая головка

И щегольской, но бедный хвост.

Я ждал ее — и я дождался,

Мы с нею свиделись опять.

В ней некий трепет утверждался,

Мешал ей жить, мешал дышать.

Как бы хотел отнять способность

Взвиваться со ствола на ствол,

И эту горькую подробность

В зрачках застывших я прочел.

Два дня со мной играла в прятки,

А утром, мимо проходя,

Сосед ее увидел в кадке,

Наполненной водой дождя.

Так умереть, так неумело

Таить и обнажить следы…

И только шкурка покраснела

От ржавой дождевой воды.

1966

СВИРЕЛЬ ПАСТУХА

В горах, где под покровом снега

Сокрыты, может быть, следы

Сюда приставшего ковчега,

Что врезался в гранит гряды,

Где, может быть, таят вершины

Гнездовье допотопных птиц, —

Есть электронные машины

И ускорители частиц.

А ниже, где окаменели

Преданья, где хребты молчат,

Пастух играет на свирели,

Как много тысяч лет назад.

Познавшие законы квантов

И с новым связанные днем,

Скажи, глазами ли гигантов

Теперь на мир смотреть начнем?

Напевом нежным и горячим

Потрясены верхи громад,

И мы с пастушьей дудкой плачем,

Как много тысяч лет назад.

1967

У МАГАЗИНА

Квартал на дальнем западе столицы,

Где с деревенским щебетаньем птицы

На вывеску садятся торопливо,

Заметив, что вернулись продавщицы

С обеденного перерыва.

В тени, у обувного магазина, —

Свиданье: грустный, пожилой мужчина

С букетиками ландышей в газете

И та, кто виновато и невинно

Сияет в летнем, жгучем свете.

О робость красоты сорокалетней,

Тяжелый, жаркий блеск лазури летней,

И вечный торг, и скудные обновы,

О торжество над бытом и над сплетней

Прасущества, первоосновы!

1967

"Еще дыханье суеты…"

* * *

Еще дыханье суеты

Тебя в то утро не коснулось,

Еще от сна ты не очнулась,

Когда глаза открыла ты —

С таким провидящим блистаньем,

С таким забвением тревог,

Как будто замечтался

Бог Над незнакомым мирозданьем.

Склонясь, я над тобой стою

И, тем блистанием палимый,

Вопрос, ликуя, задаю: —

Какие новости в раю?

Что пели ночью серафимы?

1967

ЛЮБОВЬ

Нас делает гончар; подобны мы сосуду…

Кабир

Из глины создал женщину гончар.

Все части оказались соразмерны.

Глядела глина карим взглядом серны,

Но этот взгляд умельца огорчал:

Был дик и тускл его звериный трепет.

И ярость охватила гончара:

Ужели и сегодня, как вчера,

Он жалкий образ, а не душу лепит?

Казалось, подтверждали мастерство

Чело и шея, руки, ноги, груди,

Но сущности не видел он в сосуде,

А только глиняное существо.

И вдунул он в растерянности чудной

Свое отчаянье в ее уста,

Как бы страшась, чтоб эта пустота

Не стала пустотою обоюдной.

Тогда наполнил глину странный свет,

Но чем он был? Сиянием страданья?

Иль вспыхнувшим предвестьем увяданья,

Которому предшествует расцвет?

И гончара пронзило озаренье,

И он упал с пылающим лицом.

Не он, — она была его творцом,

И душу он обрел, — ее творенье.

1967

НОЧИ В ЛЕСУ

В этом лесу запрещается рубка.

Днем тишина по-крестьянски важна.

Здесь невозможна была б душегубка.

Кажется, — здесь неизвестна война.

Но по ночам разгораются страсти.

Сбросив личину смиренного дня,

Сосны стоят, как военные части,

Ели враждуют, не зная меня.

Я же хочу в этот лес-заповедник,

Где глубока заснеженная падь,

Не как идущий в народ проповедник,

А как земляк-сотоварищ вступать.

Словно знаток всех имен я и отчеств,

Словно живут средь соседей лесных

Гордые ночи моих одиночеств,

Робкие ночи пророчеств моих.

1967

В КАФЕ

Оркестрик играл неумело,

Плыла папиросная мгла,

И сдавленным голосом пела,

Волнуясь и плача, пила.

Не та ли пила, что от века,

Насытившись мясом ствола,

Сближала очаг с лесосекой,

Несла откровенье тепла?

Не та ли пила, что узнала

Тайги безграничную власть,

И повести лесоповала,

И гнуса, гудящего всласть?

Да что там, нужны ли вопросы?

Остались лишь мы на земле

Да тот музыкант длинноносый,

Что водит смычком по пиле.

1967

СОЮЗ

Как дыханье тепла в январе

Иль отчаянье воли у вьючных,

Так загадочней нет в словаре

Однобуквенных слов, однозвучных.

Есть одно — и ему лишь дано

Обуздать полновластно различья.

С ночью день сочетает оно,

Мир с войной и с паденьем величье.

В нем тревоги твои и мои,

В этом И — наш союз и подспорье…

Я узнал: в азиатском заморье

Есть народ по названию И.

Ты подумай: и смерть, и зачатье,

Будни детства, надела, двора,

Неприятие лжи и понятье