Большая книга стихов - [32]

Перед вами возникает широкий, пыльный,

Видимо, забытый рельсовый путь,

И тебе кажется, что вдали ты видишь

Поднимающегося в город сержанта Ларичева.

Ты говоришь об этом Заднепруку:

— И адрес школы, сволочь, узнал,

Уже там побывал, накапал, —

А Заднепрук: — Ты обознался.

И, подумав, добавляет: — Он жить хочет. —

Ты хорошо понимаешь, что означают эти три слова,

Когда их произносит Заднепрук,

И внимательно смотришь на товарища по окружению,

А он — чистым и прямым взглядом — на тебя.

Минут через десять вы сворачиваете,

Мимо домиков, крытых камышом, за угол,

И сразу становится ясно,

Что пришли туда, куда надо было прийти:

К своим.

На просторном дворе железнодорожной школы,

Прямо на земле,

Где растет между острыми камешками

Отгоревшая, кое-где жгучая травка,

Сидят военачальники:

Командующие, потерявшие свои армии,

Командиры без корпусов и дивизий.

Они ждут вызова: проверка!

Одни беседуют, пугают друг друга:

— Петунина, Васятку, помнишь?

С луны свалился, какого Петунина!

Василия Карповича, генерал-лейтенанта!

Так ему дали штрафную роту, звание — капитан…

У других, молчаливых, тут же, на камешках —

Четвертинка, соль в тряпке, помидоры, хлеб,

Самодельный солдатский ножик…

Морячок-кавторанг почему-то в кепке,

Какие бывают у продавцов лаврового листа.

С ним вяло разговаривает некто в синих штанах

С генеральскими лампасами

И в украинской, очень грязной, но когда-то ярко,

По-гуцульски вышитой рубахе.

Кое-где видны и раненые.

Август. Кавказское солнце еще раз касается кистью

Вашего донского, степного загара.

— А, Заднепрук, и ты, Брут?

Кто же натрепался, что ты сидишь?

Ты не сидишь, а бежишь! —

Зычно кричит танкист в генеральской форме,

Как видно, с чужого плеча,

И с плеча, вдобавок, жирного, а этот — худ.

Раздобыл он и свои заслуги,

Выставил в два ряда.

Он целует, с большим чувством, Заднепрука:

Вместе, наверно, служили в Первой Конной.

Заднепрук доволен, он представляет тебя генералу.

Тот запросто, как равному, пожимает тебе руку,

Называет свою фамилию,

Ныне такую громкую…

На ступеньках здания школы

Появляется старший лейтенант со списком.

Все замолкают.

Он среднего роста, этот старший лейтенант,

Он еще не знает, что такое война,

Кавказский человек, тонкий в талии.

На нем неслыханной белизны китель,

Высокие, может, шевровые сапоги,

Блестящие, как восточная сказка.

У него маленькие, с наперсток, сочные губы,

Прежде, чем выкрикнуть слово,

Он держит их несколько мгновений раскрытыми,

И у каждого замирает душа:

— Гвардии инженер-полковник Дидык!

Приготовиться генерал-майору Жорникову! —

У него произношение такое же,

Как у нашего вождя,

Когда тот говорил нам: — К вам обращаюсь,

Братья и сестры мои.

И вот, без фуражки, в солдатских обмотках,

Жалко поднимается по деревянным ступенькам

Высокий, наскоро — с порезами — побритый Дидык,

И кавказский человек, старший лейтенант,

Смотрит на него с брезгливым состраданием.

А где-то во дворе уже готовится Жорников

Ответить за дивизию, потерянную, как иголка,

В сальских стогах,

А там настанет очередь Заднепрука

И, значит, твоя.

Но ты об этом еще ничего не знаешь,

Ты еще в Краснодаре, где пока весна,

Первая военная наша весна.

Ты прибыл во главе шоферов с полуторками,

У тебя — предписание

В штаб тыла Южного фронта.

Вы устроились на квартире, в мазанке,

У каких-то дальних родственников Помазана:

Нет дураков, чтобы жить в казарме.

Ты только что спрыгнул с площадки трамвая

И стоишь на месте, еще не зная, куда пойти.

Ты недвижен, техник-интендант,

А время уносит тебя, как река,

И ты, недвижный, плывешь, плывешь…

1961–1963

ЗАБЫТЫЕ ПОЭТЫ

Я читаю забытых поэтов.

Почему же забыты они?

Разве краски закатов, рассветов

Ярче пишутся в новые дни?

Разве строки составлены лучше

И пронзительней их череда?

Разве терпкость нежданных созвучий

Неизвестна была им тогда?

Было все: и восторг рифмованья,

И летучая живость письма,

И к живым, и к усопшим взыванья, —

Только не было, братцы, ума.

Я уйду вместе с ними, со всеми,

С кем в одном находился числе…

Говорят, нужен разум в эдеме,

Но нужнее — на грешной земле.

1963

ЛУННЫЙ СВЕТ

Городские парнишки со щупами

Ищут спрятанный хлеб допоздна,

И блестит над степными халупами,

Как турецкая сабля, луна.

Озаряет семейства крестьянские:

Их отправят в Котовск через час,

А оттуда в места казахстанские:

Ликвидируют, значит, как класс.

Будет в красных теплушках бессонница,

Будут плакать, что правда крива…

То гордится под ветром, то клонится

Аж до самого моря трава.

Стерегут эту немощь упорную —

Приумолкший угрюмый народ.

Если девушка хочет в уборную,

Вслед за нею конвойный идет.

Дверцу надо держать приоткрытою:

Не сбежишь, если вся на виду…

Помню степь, лунным светом облитую,

И глухую людскую беду.

Я встречаю в Одессе знакомого.

Он теперь вне игры, не у дел.

Не избег он удела знакомого,

Восемнадцать своих отсидел.

Вспоминает ли, как раскулачивал?

Как со щупом искал он зерно?

Ветерок, что траву разворачивал?

Лунный свет, что не светит давно?

1963

ГЕОЛОГ

Листья свесились дряхло

Над водой, над судьбой.

В павильоне запахло

Шашлыком и шурпой.

В тюбетейке линялой,

Без рубашки, в пальто,

Он с улыбкой усталой

Взял два раза по сто.

Свой шатер разбивавший

Там, где смерч и буран,

Наконец отыскавший

Этот самый уран, —

Он сорвался, геолог,

У него, брат, запой…